Федьков снова свирепо взглянул на Опанасенко. А тот невозмутимо продолжал рассказывать:
— А возле того стола сидит сама княгиня, расфуфыренная, а рядом две дочки — ничего себе, гарные дивчины, тильки лядащи. И дидок этот сбоку — для разговору. Посидали мы. Княгиня эта к Хведькову и так и сяк, а на меня — ниякого внимания, только сердито так очами зирк, зирк… Бачу — не ко двору я. Посидел трохи, закусил и говорю Хведькову: «Треба до коней» — та и ушел. А Хведьков остался. Пришел я на двор. Лег на возу пид шинель, карабин на всякий случай пид бок положил та придремал.
За полночь, перед светом уже, чую — Хведьков до мене: «Запрягай, Трофим Сидорыч, тикать будем!»
— Да не говорил я, что тикать! — вставил Федьков. — Зачем врать…
— Ну, тикать — не тикать, а вроде того… Я коней быстро запряг, витчинил ворота, сели та и поихалы.
— А чего ж так спешно? — делая вид, что не понял, спросил Гурьев.
— Надо ж было своих догонять… — торопливо сказал Федьков.
— Только-то? — Гурьев, стараясь скрыть усмешку, посмотрел в лицо Федькову, но тот отвел глаза. А Опанасенко, словно не замечая смущения Федькова, пояснил:
— Его ж та княгиня хотела вроде в приймаках оставить: «Поживите, кажет, господин русский офицер, в моем доме. Нам спокойнее будет — другие военные не заедут!» — Голос Опанасенко звучал убежденно. — Я так розумию, прикидывала она, что если ее свои громадяне вытряхать захотят, то при нас вроде не осмелятся. Ну, а товарищ Хведьков, видать, далеко в дипломатию с той княгиней, а бильш всего с дочками ее зашел, что пришлось ему серед ночи через ту дипломатию тикать. Мабуть, злякался, что засватают, а мабуть, що другое…
— Ну, Трофим Сидорович… — заерзал Федьков.
— А що? Свята правда! — невинным голосом проговорил Опанасенко.
Не желая смущать Федькова, Гурьев не стал расспрашивать его.
Дорога привела в небольшой кленовый лесок и в нем потерялась совсем.
— Богослов чертов! — в сердцах выругался Федьков, когда повозка остановилась в высокой траве, в которой уже совсем нельзя было различить колеи. Гурьеву стало досадно: поверил этому облезлому богослову, который, наверное, и сам толком не знает дороги… Вслед за Федьковым он соскочил наземь и стал ходить меж деревьев, ища потерянную колею. Неподалеку, в чаще, потрескивали ветки: кто-то ходил там, вполголоса напевая неторопливую песенку; слов нельзя было разобрать. Изредка раздавались короткие, отрывистые удары топора по сухому дереву.
Человек в длинной деревенской рубахе с закатанными до локтей рукавами, в заношенной кепке, сдвинутой на затылок, рубил тонкие стволы сухостоя. Это был худощавый, темнолицый мужчина лет тридцати пяти, с густыми, аккуратно подстриженными черными усами. Он неторопливо воткнул топор с длинной, прямой рукояткой в срубленное сухое деревцо, лежавшее у его ног, и, неуверенно улыбаясь, не очень-то смело, но все же протянул руку подошедшему Гурьеву:
— Здравствуй, товарищ. Салут армата рошие.
— Здравствуйте! — Гурьев пожал его руку, жесткую, твердую, в старых мозольных буграх.
Немало пришлось Гурьеву на пути повидать приветливых улыбок, пожать протянутых рук, но за любезными улыбками и пылкими рукопожатиями очень часто он угадывал страх или подобострастие, под внешним радушием нередко прощупывалась старательно прикрытая злоба. Встретившийся им сейчас улыбался так искренне… Однако Гурьев, уже привычно, насторожился.
Он спросил, как лучше проехать в Мэркулешти.
К его изумлению, человек ответил по-русски. Правда, слов, видимо, он знал мало, беспощадно перевирал их, но все же понять его было можно.
«Русский знает, — значит, из коммерсантов или из оккупантов, — заключил Гурьев. — Надо быть начеку…»
Новый знакомый сообщил: он, Матей Сырбу, житель Мэркулешти. Ехать туда надо бы от поворота прямо по дороге, а не здесь, лугами, где путь труднее.
Матей предложил проводить в село. Гурьев согласился. Когда повозка тронулась, спросил: не проезжали ли через Мэркулешти русские? Нет, русских военных Матей не видал. Но неподалеку, на горном хуторе, живет какая-то русская женщина с ребенком, как попала в эти края, он не знает.
— Может, землячка? — быстро спросил Опанасенко. Его сердце забилось беспокойно: как бы разыскать эту женщину?
Федьков же выслушал это известие внешне равнодушно: искать ему было некого.
Шагом ехали по чуть заметной в траве дорожке, которую показывал Матей. Пристально приглядывался Гурьев к нему: на крестьянина не похож, много русских слов знает… Кто он и откуда здесь? Гурьев стал обстоятельно расспрашивать спутника. Тот рассказывал о себе охотно, хотя, судя по напряженному лицу и частым паузам, это давалось ему нелегко: запас русских слов у него был маловат.