Когда-то давно отец послал Матея, старшего сына, на заработки: подрастало трое сыновей, и Илие Сырбу надеялся на заработанное старшим если не прикупить, то хотя бы взять в аренду гектар-другой земли.
С неохотой уходил парень из родного дома. На прощание вышли с отцом на свое поле. Отец взял горсть земли, стиснул, сказал: «По́том нашим и дедов наших она пропитана. Возьми ее. Она тебе всегда о доме напоминать будет и обратно тебя позовет».
С горстью родной земли, заботливо завязанной в тряпочку, и отправился Матей в далекий путь.
Много дорог пришлось исколесить ему, много городов повидать. Рубил лес в горах Трансильвании. Грузил пароходы в Констанце. Подносил кирпич на строительстве пышного княжеского дворца в Бухаресте. Гранил камень для шоссейной дороги, ведущей на восток, к русской границе — таких дорог все время строили много. Гнул спину на боярских полях и в Молдове, и в Добрудже, и в Валахии, а осенью, когда полевые работы кончались и лишних батраков рассчитывали, приходилось вновь искать работу. В поисках ее пришлось побывать и за границей. Рубал уголь в бельгийских и французских шахтах, строил тоннель в Италии — куда только не заносила Матея судьба, как и многих таких, как он.
Всюду с ним была заветная горстка родной земли. Помнил он наказ отца. И долго жил мечтой: вернуться в деревню, стать самостоятельным хозяином. Он постоянно высылал в Мэркулешти деньги, сколько мог, но отец так и не прикупил земли — едва успевал рассчитаться с долгами.
Однажды, услышав, что в Плоешти немецкая акционерная компания начинает строить нефтеперегонный завод, Матей направился туда. Его приняли чернорабочим. Потом, когда завод был построен, Матею удалось получить место кочегара в котельной. Плата была грошовая, но он первое время считал себя счастливым: каждую субботу получает деньги. Многие односельчане позавидовали бы ему.
Проходили годы. Горсть земли, данная отцом, потерялась давно, еще во время странствий. Мечта о возвращении к земле постепенно потускнела, но и радоваться своему положению Матей перестал. Жить становилось все труднее и труднее: появилась семья. Чтобы зарабатывать больше, надо было повысить квалификацию, стать, например, машинистом. Но к машине его не подпускали. Лишь через несколько лет стал смазчиком. Немец-механик и не подумал бы чему-нибудь учить смазчика-румына, он смотрел на него как на низшее существо, способное только на черную работу. А бросить место и искать другое, лучшее, Матей уже не помышлял: на его руках были жена и маленький сын.
Пришла война. Над Плоешти то и дело появлялись советские самолеты. Немец-механик убегал в бомбоубежище, но Матея оставлял присматривать за машиной. Незадолго до того, как румынское правительство вынуждено было объявить о капитуляции перед Советской Армией, американская авиация совершила большой налет. Заводу, на котором работал Матей, досталось порядком. Но соседний, компании «Ромыно-Американа», остался целехонек, его не бомбили. После налета Матей не нашел своего домишка: его снесла американская бомба. Никаких следов жены и сына Матей не обнаружил, хотя несколько дней и ночей рылся в развалинах. От горя он чуть не сошел с ума. Американцы налетели еще раз. Матея придавило обрушившейся стеной машинного отделения. Его отрыли и отправили в больницу.
Долгими больничными ночами думал он: одинок. Жены и сына не воскресить. В Плоешти у него никого не осталось. Как построить жизнь? Может быть, к отцу вернуться?
И вот уже второй месяц он живет в Мэркулешти…
Где же все-таки Матей научился говорить по-русски?
Оживленно жестикулируя — ему все не хватало слов, — Матей объяснил: после бомбежек на завод пригоняли пленных русских и заставляли вместе с рабочими разбирать завалы. Вот тогда-то, разговаривая с пленными, Матей и научился многим русским словам.
— Бун[5] Иван, — улыбался он. — «Романа, романа, дурной голова! Зачем война! Кондукатора Антонеску вон, реджеле[6] Михая вон, маму[7] Елену вон — война конец!» О, ну[8], — сокрушенно качнул головой.
— А почему — нет? — испытующе посмотрел Гурьев на Матея.
— Романия — мало. Германа — много; войну — давай, давай! Гитлер дракул[9].