Слюна подступила к горлу. Дорофеев в сердцах сплюнул, чуть-чуть не выругался. Но сдержался: «Спокойно, дорогой товарищ! Нервочки? Никто не должен видеть, что у тебя душа не на месте. Взялся командовать — командуй!»
Потянулись купы колючего, с кое-где еще сохранившимися красными плодами шиповника, податливые стебли малинника, унылая ольха. Среди кустов все чаще стали попадаться заросшие осокой кочки. Дорофеев огорчился: «Опять болото!»
Но оказалось, что на пути не болото, а сырая низинка, густо заросшая высокой, выше человеческого роста, ольхой. Дошли до тихого, мелкого, шага в три шириной ручья, к берегам которого кусты ольхи подступали вплотную. Текущий меж кочек ручей разделял низинку. Остановились: за ручьем над ольшаником виднелась длинная крыша скотного двора с посеревшей от времени соломенной кровлей. Из-под нее местами торчали стропила. Откинув за спину плащ-палатку, прыгая по шатким кочкам, Дорофеев перебрался через ручей и, сделав всего несколько шагов, остановился: дальше кусты ольхи кончались. Следом за Дорофеевым через ручей перешли все. Скрытые в лозняке, разглядывали: впереди, на прогалине, — три больших бревенчатых скотных двора, крытый тесом амбар, несколько загонов с кое-где обвалившимися жердевыми оградами, ближе с краю — рубленный из добротного леса дом. Все окна забиты, кроме одного: в нем стекла сохранились наполовину, а вместо остальных — какие-то дощечки.
— Ферма колхозная… — обернулся Дорофеев. — Да пусто, видать. Молочка не попьешь.
Постояли еще минуту-другую, присматриваясь, потом Дорофеев сказал:
— Пошли дальше, — и выступил из ольшаника.
Но тотчас же отшатнулся обратно: невесть откуда пулей вылетела маленькая рыжая собачонка, оглушительно затявкала, забегала возле дома.
Солдаты притаились.
Собачонка не унималась.
Из-за угла дома вышла пожилая женщина в наброшенном на голову теплом платке и в ватнике. Остановилась. Поднесла ладонь ребром ко лбу, стала вглядываться в заросль.
Дорофеев жестом показал остальным, чтобы пока не обнаруживались, и окликнул:
— Слышь, тетка!
— Цыц, Огонек! — прикрикнула женщина на собачонку, и та, тявкнув еще пару раз, смолкла. Дорофеев выступил из ольшаника.
Женщина настороженно смотрела на него.
— Немцы есть близко? — спросил Дорофеев.
— Нема, — лицо женщины оставалось настороженным.
— А наши?
— Яки ваши?
— Да ты что? — изумился Дорофеев. — За своих нас не считаешь? Мы советские!
— А кто вас знает… — взгляд женщины не становился приветливее. В нем видны были подозрительность и страх.
«Кулачка или полицаиха! — решил Дорофеев. — Натакал нас черт на нее! Уйти, пока не накликала…» — но все-таки спросил еще:
— Не признаешь, значит? Неужто немцы милее?
В глазах женщины что-то дрогнуло:
— Вы власовцы чи полицаи?
— Вот дурная! Не видишь? — Дорофеев показал на звездочку на своей пилотке.
— А погоны? Разве ж е у красных?
— У красных?
— Ну, у советских.
— Введены с зимы, как немца на Волге побили… Да что ты сомневаешься?
— Та ведь як же… — женщина смотрела чуть-чуть доверчивее. — От так пришли одни, на шапках ленты червоные, кажут: «Партизаны мы, своих шукаем, помоги». А я одного признала: полицай! Для обмана переоделись.
— Ну, я-то всамделишний…
— Та бачу вже… — улыбнулась женщина. — Откуль вы?
— Чего на войне не случается… — уклонился от ответа Дорофеев. — Так немцев, говоришь, нету здесь?