— Если бы и от одной матери…
— Ну уж это не наша с тобой забота! — Якуб сердито засопел. — Я тебе так рассказал, для примера… Никто ничего не изменит: ни отцы, ни матери… Таков уж он, этот проклятый мир!..
— Нет! — убежденно воскликнул я. — Мы все исправим!
— Ну давай, давай! А может, твои друзья все уже исправили, только нам-то с тобой не узнать!..
Я промолчал.
— Ну и духотища. — Якуб подобрался к дыре и, сунув в нее голову, жадно глотнул воздух. — А ночь на дворе… Думаешь, придет твой парень?
— Придет!
— Ну и дурак будет. Влепят пулю в лоб, и дело с концом. Видишь, усатый черт все время под дверью торчит… Дай нож.
— Зачем?
— Стену попробую расковырять. Ничего нет глупее — сидеть и ждать смерти. Я не герой. Не мечтаю умереть с песней на устах. Дай нож.
— Не дам.
— Отниму!
— Попробуй!
Он сокрушенно покачал головой.
— Ну и идиот же ты!
— Не злись, Якуб. Ты все испортишь. Подождем малость — не придут, я сам начну ломать стену. А хочешь, и дверь!
Он молча отполз в темноту. За стеной ничего не было слышно. Только комары звенели. И солдата не видно…
— Вроде уснули все… — сказал я.
— Похоже… А дружком твоим что-то не пахнет!.. Ну как, будем смерти дожидаться?
— А ты боишься ее, Якуб?
— Интересный вопрос! — Он злобно засмеялся. — Думаешь, я не понимаю, с чего ты спрашиваешь? Не беспокойся, придут тебя выручать, в ногах ползать не буду, чтоб и меня прихватили. Не доставлю я тебе такого удовольствия.
— Почему?
— А потому, что тебе надо, чтоб я струсил. Трусливых подчинить легче. Но я не трус, не надейся. В бою мне смерть не страшна. А здесь, в этой вонючей яме… Сдохнуть только потому, что какой-то болван боится расковырять стену!..
Якуб тяжело вздохнул. А ведь он прав, надо попробовать освободиться самим. Вдруг Сапару не удалось выполнить свой план?
— Попробовать, что ли, Якуб?
— Конечно, давай я.
— Нет, я сам.
— Боишься нож отдать? Ну черт с тобой! Колупай сам.
Я начал осторожно отковыривать глину.
Послышался топот. Мы приникли к дыре, в нее уже можно было просунуть плечо. Промчались трое верхом. Две оседланные лошади в поводу… Они! Где-то совсем рядом тяжелое сопение, возня. Ни выстрела, ни вскрика.
— Похоже, они… — с сомнением произнес Якуб. — Кажется, часового связывают.
— Ну вот. А ты говорил!
За дверью звякнул замок, потом приглушенный голо; произнес:
— Ломать надо!
Мы кинулись к двери. Она трещала, вокруг рамы сыпались куски сухой глины. И вдруг дверь распахнулась. В проеме стояли Сапар и двое каких-то парней.
— Сапар! Друг! Спасибо!
Перемахнув через ограду, мы бросились к лошадям и безмолвно, словно заранее сговорившись, вскочили в седла.
— Что с часовыми-то сделали? — спросил я, когда загон скрылся из виду.
— Связали. Храпели оба… Ловко все вышло! Боюсь только, не приметил ли меня усатый. Днем-то я два раза приходил… Ну, может, обойдется, может, не разглядел со страху.
Часа через полтора у сухого, заросшего гребенчуком арыка Сапар придержал коня.
— Думаю, здесь… Хорошее место. Ни за что не найдут!
Мы с Якубом соскочили с коней.
— Одних вас придется оставить, — виновато сказал Сапар. — Вот хлеб, вода… Уж вы не держите обиды!
— Что ты, Сапар! И брат родной не сделал бы больше!
Я не знал, что еще сказать. Якубу бы его поблагодарить, ведь так складно говорить умеет!.. Нет, молчит. Слушает, как шелестит осока…
Сапар вскочил в седло, натянул поводья.
— Арык до кладбища тянется. За кладбищем — деревня… — Он умолк, прислушиваясь к тишине, потом добавил: — Долго здесь не оставайтесь, ладно?.. День переждите и уходите. Ну, счастливо!..
Я долго глядел им вслед. Когда звук копыт замер вдали, я снял шапку и подставил ночному ветерку влажную голову. Какой простор кругом! Как легко дышится!..
— Ну, Якуб, от смерти мы ушли.
— От смерти не уйдешь… — неопределенно пробормотал он.
Я прошел вниз по арыку, выбрал лужайку, где трава была погуще, улегся на спину и стал смотреть в небо. В изголовье, словно сторожа мой покой, недвижно стояли высокие травинки…
«А хорошо, если бы Якуб ушел… — мелькнуло вдруг у меня в голове. — Беспокойно с ним, непонятно… И все-таки что-то в нем нравится. Смелый человек. Не будь он байский сын я бы его уговорил идти к нашим. А почему ж все-таки он Марию убил? Ведь она не красная, помещичья дочь…»