Я начал оглядывать людей, неужели Сапару никто не сочувствует?
Лицо старика, к которому я обратился с вопросом, было сумрачно и непроницаемо. Другой, стоявший шагах в трех от меня, высокий, с белой до пояса бородой, что-то бормотал себе под нос, изредка бросая на Осман-бая быстрые недоверчивые взгляды.
Щуплый востроносый человечек в старом халате, подпоясанном пестренькой веревочкой, то и дело приподнимался на носки и беспокойно вытягивал шею, пытаясь хоть что-то углядеть. Мотом, сообразив, видно, что дело это безнадежное, успокоился и опустил голову, уже не пытаясь увидеть ничего, кроме мысков своих загнувшихся от ветхости чокаев.
И еще одно лицо привлекло мое внимание. Низенькая плотная старушка неотрывно глядела на Сапара и, вытирая глаза концом головного платка, шептала, ни к кому не обращаясь:
— Что ж ты, сынок? Неужто не знал, что схватят? Бежать бы тебе!..
Нет, не похоже, что все в этой толпе так уж согласны с Осман-баем… Осман-бай силой заставил народ прийти сюда. Холодным взглядом окидывает он толпу, отыскивая преданные, раболепные физиономии. Их нет. Почти нет. Не радует людей предстоящая казнь.
— Народ! Слушай меня!
Осман-бай выкрикнул эти слова густым, хрипловатым голосом. И откуда он в такой тощей груди?
— Я буду говорить! Вы собрались, чтобы выслушать меня, и я благодарен вам за уважение! — Теперь он говорил тише, не напрягая голос, уверенный, что все будут внимать ему безмолвно. — Особенно я благодарю аксакалов, мне понадобится сегодня их совет. Вы уважаете меня, я уважаю вас. Потому я и просил вас собраться.
Люди молчали. Лишь несколько одобрительных возгласов было ответом Осман-баю. Сапар приподнял голову, исподлобья оглядывая собравшихся. Я пригнулся, прячась за высоким стариком, Сапар не должен меня видеть.
— Люди! — продолжал Осман-бай. — Не похвально у нас с вами получается. Не даем мы отпора врагам. А пока красные не почувствуют настоящую силу, они нас в покое не оставят. Сегодня на рассвете эти злейшие враги рода человеческого опять совершили налет на станцию. Было много жертв. Погиб полковник, любимый слуга белого царя. Конечно, так ему на роду было написано, иначе всевышний не допустил бы его гибели. Он был не хуже мусульманина, этот белый начальник!
Если мы не проявим твердости, если допустим, чтоб в стране верховодили богохульники, значит, мы отступили от праведного пути! Это говорю вам я, это же скажут вам святые отцы! И тем, кто помогает поганым безбожникам, — Осман-бай приподнялся на стременах и высоко взмахнул плетью, — тем, кто продает свой народ, свою веру, не место среди правоверных мусульман! Третьего дня один из ваших односельчан опозорил свою деревню. Вместе с поганым кяфиром он повредил железную дорогу…
— Бай-ага, — послышался голос из толпы, — а кто их убил, Хуммета и того, русского? Мы хотим знать.
— У полковника надо было спрашивать. Опоздал, парень. — Мурад-бай засмеялся.
Осман-бай повысил голос:
— Кто бы их ни убил, им нет места на нашем кладбище! Это мой приказ. И если кто ослушается приказа, юго ждет судьба этого выродка, — Осман-бай плеткой указал на Сапара. — Люди! Я призвал вас, чтобы спросить: какого наказания заслужил отступник, изменивший своему народу? Повесить его или живым закопать в землю?
Толпа зашевелилась, но голосов не было слышно. Старики переглядывались, храня невозмутимое молчание.
Кажется, баю это не понравилось. Он откашлялся, дернул узду, заставив коня сделать несколько шагов вперед, повернул его вправо, потом влево и закричал, привстав на стременах:
— Говорите, люди! Не бойтесь!
— А в чем его вина? — крикнул кто-то из дальних рядов.
— Вина?! — голос бая прозвучал угрожающе. — Вы спрашиваете, в чем его вина? Он освободил преступника! Устроил побег неверному! Он кяфир и предатель! Вдвое кяфир и предатель — он освободил красного, убийцу своего родного брата!
Толпа угрожающе загудела.
— Не верьте ему! — раздался высокий голос Сапара. — Не верьте!
Осман-бай несколько раз с силой взмахнул плеткой. Сапар смолк.
К толпе обратился Мурад-бай.
— Что ж, соседи, — миролюбиво начал он. — Темнеет уже, чего ж даром время терять. Осман-баю нужно согласие на казнь. Мы, туркмены, с незапамятных времен беспощадны к врагу, так завещали нам предки. Человек, подавший врагу руку помощи, — тоже наш враг. Хуже чем враг!
Мурад-бай замолчал, считая, что сказал достаточно. Люди тоже молчали. Было тихо, лишь издалека доносился истошный собачий лай. Осман-бай недовольно косился в ту сторону, словно собака лаяла на него. Кто-то кашлянул. Потом где-то возле Осман-бая раздался низкий, глуховатый голос: