— Я вот одного никак в толк не возьму, бай-ага…
Осман-бай повернул коня в сторону говорившего. Мне была видна только приплюснутая с редкой шерстью шапчонка. Я приподнялся на носки, но лица говорившего не увидел, он был мал ростом.
— Мы тут про врагов толкуем… Этот начальниц, какого красные убили, как там вы его зовете…
— Да как бы ни звали, — раздраженно отозвался Осман-бай, — говори, что хочешь сказать.
— А я то и хочу сказать, что по-вашему выходит, тот убитый не враг нам был… Вроде друг даже… А люди его до сих пор нас мордуют! Ведь последнюю овцу отымают! А Хуммет, бедняга, или вот этот парень, получается, враги! Их убивать надо… Не пойму. Ум за разум заходит…
В толпе зашумели.
— Да не слушайте вы его! — громко выкрикнул Мурад-бай. — Раз у него такой племянник, как Ахмед, от него ничего путного не дождешься. Тебе, Нумат, только людей в сомнение вводить. Неужели мы станем жалеть кусок хлеба для тех, кто обороняет нас от красного дьявола…
— Тебе-то что! — тотчас отозвался Нумат. — Ты всегда свое богатство сбережешь. А у нас последнюю козу уводят…
В толпе захохотали, и все голоса покрыл громкий насмешливый голос Нумата:
— Я им вместо козы пса своего подсунул. Нагрянули в деревню солдаты того самого, ну которого не выговоришь, учуяли, навозом пахнет, и в хлев. А у меня там Аджар привязан. Крик подняли: зачем собаку в хлеву держишь? А я говорю, баранов вы всех свели, вот я и привязал собаку. Берите, коли нужна. У меня еще одна осталась. Взяли. И псом не побрезговали, Теперь за мной очередь…
— На кой ты им сдался! — выкрикнул какой-то весельчак. — Собака хоть лаять может, за ногу схватит, если что. А тебе и куснуть нечем. Три зуба, да и те от ветра шатаются.
По толпе прокатился смешок. Осман-бай, разгневанный, привстал на стременах.
— Люди! — громко произнес он и умолк, ожидая тишины. — Я собрал вас сюда не для веселья. А ты, Нумат, держал бы язык за зубами. Пожалеешь, да поздно будет!
— Да где их взять, зубы-то?.. — Нумат громко рассмеялся.
Осман-бай натянул поводья.
— Ты меня не гневи, бездельник, — прошипел он, тесня Нумата конем. — Я твой поганый язык вырву! — И он отвернулся, показывая, что считает Нумата недостойным дальнейшего разговора. — Люди! Мне не нравится то, что происходит. Вы слушаете недостойные речи и не даете отпора болтунам. Может, потому этот нечестивец и был пойман здесь, возле вашей деревни. И Ахмед-разбойник шатается где-то поблизости, значит, тоже находит у вас прибежище. Я уверен, что кяфир и отступник, который стоит сейчас перед нами, из одной шайки с бандитом. Все это опасно, люди! Очень опасно! Я позвал вас, чтобы вместе решить, как нам бороться с этой нечистью, а вместо разумного совета слушаю пустую болтовню. Это не по обычаю. Скажи, Кадыр-ага, я не прав?
Высокий, представительный старик, стоявший неподалеку от Осман-бая, откашлялся, готовясь ответить. Сразу стало тихо. Видимо, от старика ждали достойного ответа.
И он заговорил медленно, не спеша, сознавая вес своего слова.
— По-своему, ты, наверное, прав, бай ага, — старик помедлил, окинув взглядом толпу, — но и с народом считаться надо…
Осман-бай опешил.
— Разве я не считаюсь? Я же позвал вас для совета.
— Я не о том, бай-ага! Мы два дня не можем предать земле тела погибших. Это против обычая!
— Для кяфиров и тех, кто хуже кяфиров, нет наших обычаев. Их поганому праху нет места в нашей земле!
— Мы не понимаем таких слов, бай-ага! Их смысл слишком темен для нас!
— Темен, говоришь? — Осман-бай усмехнулся. — Ну, если темно, отложим разговор до утра, — и добавил с угрозой: — Подумайте, люди. Крепко подумайте. Завтра утром мы соберемся здесь же и вы скажете мне свое слово.
Осман-бай повернул к воротам. Следом за ним во двор провели Сапара. И ворота закрылись.
Я медленно шел по кладбищу, обдумывая происшедшее. Значит, Сапар здесь, во дворе Мурад-бая… Полковник убит… Станцию наши, скорей всего, не захватили, иначе Осман-баю не до казни было бы…
Что же делать, на что решиться? Никогда я не знал таких забот, не решал таких трудных вопросов. Но одно было ясно — Сапара я должен спасти. И теперь же, сегодняшней ночью, завтра будет поздно! Правда, в том, как вели себя на сходке люди, было что-то дающее надежду, но рассчитывать на них нельзя…
Прихватив спрятанный в камышах кувшин с водой и чурек, я вернулся к Якубу.
Он молча схватил кувшин. Пил, жадно глотая воду, а я рассказывал ему, что видел в деревне. Не мог я поверить, что судьба Сапара его не тронет. Но, когда Якуб, до дна осушив кувшин, привольно раскинулся на траве и принялся за чурек, я, даже не видя его лица, понял, что все это ему совершенно безразлично.