На этот раз Бибиш поостереглась ослушаться, проворчала что-то под нос и ушла. На террасе загрохотала какая-то посудина, кажется, она швырнула ведро.
Как же она могла? Ведь она мать, не может она не жалеть ребенка. Не может не сочувствовать матери. Когда в прошлом году Сейитли простудил легкие, она ни днем, ни ночью не отходила от него. Или, может, только свое горе — горе, а чужое — как ветер в поле? Нет, Бибиш не такая, жестокости в ней нет. Просто упряма очень, вину признать не желает. Ничего, придет сейчас к Солтанджамал, увидит, что ребенок без памяти, поймет ее…
Сапар вроде бы сам с собой говорил, но перед глазами у него стоял Ямат, и это ему пытался он объяснить, как все получилось, перед ним старался оправдать жену и сынишку. Да сын-то вроде и ни при чем. Раз за врачом послали, значит, на него Солтанджамал зла не держит. Ничего, Ямат, они разберутся… Помирятся. Поймут друг друга и в беде, и радости. Мы ведь не показывали им дурного примера, чтоб росли она подлыми и бессердечными…
— Мерван…
— А, бригадир, здравствуй! Заходи, садись.
— Как поживаешь? Детишки как?
— Все хорошо. Да ты садись, Сапар-ага! — Мерван подвинулся, давая гостю место на деревянном помосте. — Давай чай пить!
— Я не чай пить пришел, Мерван. Яматов сынишка заболел. Горит весь…
— Я слышал.
— Как же так получилось?
— Как получилось? Не пришел твой парень, вот и получилось.
— Что не пришел, мне известно. С него свой спрос. Ты скажи, как ты, взрослый человек, мог допустить, чтоб ребенка солнцем прожгло?!
— Ты вот что, бригадир, ты на меня не кричи. Думаешь, я ему не говорил? «Поди, — говорю, — другого какого-нибудь мальчика приведи, а то устанешь». Он будто и не слышит. Нырнет в арык прямо в штанах и в рубахе, мне, говорит, не жарко, дядя Мерван… А ведь сам знаешь, куда это годится, если одежда на теле сохнет?..
— Ну раз ты знаешь, что не годится, так чего ж ты смотрел? Прогнать его, и весь разговор!
— А как прогнать, если замены нет?
Сапар промолчал — крыть было нечем. Хотя все равно не по-человечески это. Если б на месте Агаджана его, Мервана, сынишка был, небось не рассуждал бы так.
— Жена! Эй, кто там есть! Пиалу принесите!
— Я чай пить не буду. Мотоцикл у тебя на ходу?
— Да, в исправности.
— Давай в город съездим!
— Сейчас? На ночь глядя?
— Ну да. Плох мальчишка. Говорят, в городе доктор есть, сын мираба Мети. По детским болезням… Нужно его привезти.
— А если не поедет?
— Пусть попробует!
Часа через три сын мираба Мети приехал из города и на собственной машине увез мальчика в больницу.
Через двадцать дней Агаджана выписали. Все вроде бы обошлось, стало на свои места Но рубец в душе остался, разгладить его не смогли ни месяцы, ни годы. Особенно он давал себя чувствовать всякий раз, когда Сапар проходил мимо поля Ямата.
«Виноваты мы перед тобой, Ямат, крепко виноваты… Я знаю, ты гневаешься — мертвые переворачиваются в могилах, когда мы, живые, творим недостойные дела. Но ты уж поверь мне — Бибиш каялась, кляла себя… Не признавалась, конечно, упряма очень была, но казнила себя, я видел…»
Это место он узнавал сразу, хотя главной приметы — полуразвалившегося глиняного забора — давно уже не было. Люди не раз замечали, что, проходя здесь, мимо «поля Ямата», Сапар-ага всякий раз разговаривает сам с собой. Считали так: стариковская причуда. Не понимали люди, что для Сапара-ага Ямат жил, жил в том, что сделано было им на земле. И он, как с живым, здоровался с ним, рассказывал ему новости, советовался…
Нарастающий гул моторов оторвал старика от размышлений. Четыре огромные машины, слегка покачиваясь, не спеша двигались по большаку. Они шли на юг — убирать хлопок.
«Вот, Ямат, видишь, какие теперь машины? Нам о тобой не снились такие. В прошлом году, думал, ни за что Нурягды не справится с планом. Триста гектаров засеял — представляешь? До войны нам бы всем колхозом не одолеть столько, а тут одна бригада… Сказал ему про свои опасения, а он: я, мол, на сборщиков с фартуками не рассчитываю, машинами убирать будем. И что ты думаешь? За пятнадцать дней план дал! Без единого сборщика. Ты только не прими, что это я так, для красного словца, я всерьез…»
Шум моторов постепенно затих, и снова стало очень тихо. Сапар-ага остановился, прислушался к своему телу. Боли не было. Да и усталости особой тоже. Хотелось еще походить, посмотреть. Своими глазами увидеть, изменилось ли что тут за год, что нового на полях. Поглядеть, узнать, а на обратном пути обо всем рассказать Ямату.