Вышла хозяйка, поздоровались.
— Садись, Солтанджамал. И ты присядь, Агаджан.
Голос у старика дрожал, лицо было бледное, с синеватым отливом, веко чуть подергивалось. Стараясь не показать волнения, Сапар-ага немножко посидел молча. Потом поднял на Солтанджамал грустные глаза. Но у женщины на ресницах висели слезы, и старик сразу принялся успокаивать ее.
— Не горюй, соседка. У тебя, не сглазить бы, и сын прекрасный, и невестка на зависть. Что ж теперь делать? Недаром говорится: состарится верблюд, пойдет и за верблюжонком. Ашхабад тоже не за семью реками, соскучишься, погостить приедешь…
Сапар-ага с трудом договорил эти слова, в груди начало давить, не хватало дыхания. Он переждал немножко, думал, пройдет. Не прошло.
— А я, вот видишь, состарился… Совсем плохой стал. То сердце, то поясница мучает, нету здоровья… Так что, если не доведется больше свидеться, простите меня, может, когда плохое видели…
Горло сдавило, из глаз полились слезы. Сапар-ага прикрыл глаза ладонью, шмыгнул носом. Его бил озноб.
— Что вы, Сапар-ага, — прошептала Солтанджамал, с трудом удерживая рыдания. — Превеликая вам за все благодарность…
«Вот старый дурак! — мысленно обругал себя Сапар-ага. — Человеку и без того не сладко, а ты уселся да нюни распустил! Ямата провожал, не ревел, а теперь вот… Значит, и правда, никуда ты не годишься, старик. Иди-ка ты подобру-поздорову!»
Он поднялся, тяжело опираясь на посох. Все тело было налито тяжестью. Словно не выдержав этой тяжести, внезапно заныла поясница. Потом резануло в груди, раз, другой…
— Куда же вы, Сапар-ага?
— Ничего, сынок, ничего, я так, устал немного… Как будете отправляться, я тогда приду.
Уезжали они на заходе солнца. Народу собралось много, а толпе не видать было «Волги». Агаджан с матерью подошли к Сапару-ага.
— Вот ключ, Сапар-ага. Оставляем дом вам. Распоряжайтесь как знаете.
— А что ж распоряжаться? Ничего не будем с ним делать Как стоит, так и будет стоять.
Он взял протянутый ему ключ на пестрой веревочке и дрожащей рукой сжал его. Как хотелось старику рассказать Агаджану свой сон. Вещий сон оказался. Потому и привиделся ему Ямат в обличий Гёроглы. И Пигам Ямата в мыслях держал, когда вчера про Гёроглы им рассказывал. Агаджан тоже ведь слушал, а невдомек ему, про кого речь… Да, Агаджан, отец твой герой, настоящий Гёроглы, а ты об этом и понятия не имеешь…
Рассказать или не рассказать? Не время сейчас. Да и нужды нет, все равно все собравшиеся думают сейчас о Ямате. Знают, какой он был человек. Иначе не собралось бы столько народу…
— Ну что ж, Сапар-ага… Мы, значит, поедем…
— С богом, сынок! Прощай, Солтанджамал!
— Встретимся во здравии, Сапар-ага.
— Дай бог!
Ребятишки бежали следом, махали руками и кричали:
— До свидания! До свидания!
Потом люди стали молча расходиться по домам.
Сапар-ага долго смотрел на дорогу. Ему казалось, что эта голубая машина увезла часть его самого, кусок его сердца… «Не сердись, Ямат, не ругай их. Солтанджамал так долго тебя ждала, все не верила черной вести. Я тебе объясню, ты поймешь как оно получилось… Только потерпи до завтра, сейчас не могу, сил нет. Походил много — с непривычки оно тяжеловато. Видишь, ноги дрожат. Совсем никуда стали. А мне еще Овеза повидать надо. Вернуть его нужно, нельзя такого мужика из села отпускать…»
— Отец! Ты что ж, до утра будешь здесь стоять?
И правда, разошлись люди. Кроме них с Сейитли, никого уже нет. Ни на веранде, ни перед домом, нигде ни единого человека. Пусто. До чего ж от нее тоскливо, от этой пустоты…
Чем ближе Сапар-ага подходил к дому Овеза, тем больше слабел духом. А не зря он идет? Председателя человек не послушал, почему его должен слушать? Вот только одно: может, председатель не так с ним говорил, может, приказывать начал? А он что ж? Он только совет дать хочет. Выслушать Овез его должен — как старика не выслушать? На то и старость — советы давать. Нужен ли Овезу твой совет — это другое дело. Вполне может статься, что не нужен. Вдруг прогонит его Овез: «Иди-ка ты, — скажет, — Сапар-ага, займись своими делами!» Что ж, может и так случиться.
Сапар-ага опять почувствовал противную слабость в ногах, будто Овез уже произнес эти слова. Никуда ты не годишься, дед! Еще никто тебе слова плохого не сказал, а у тебя ноги подкашиваются. А что, как и вправду скажет он тебе эти слова, — ложись да помирай?
Но что-то подсказывало Сапару-ага, что не должно, не может так получиться. Овез — это Овез. Да потом, не поворачивать же обратно…
Из открытого окна слышен был громкий голос Овеза. Он спорил с кем-то, что-то раздраженно доказывал.