С официальным объявлением войны после обстрела форта Самтер политическая обстановка на Юге продолжила накаляться. Конфедераты допрашивали соседей, которых подозревали в симпатиях к Федерации, вскрывали их письма, угрожали и заставляли покинуть дома. Вскоре они перешли к прямому насилию и стали сжигать дома и лавки, принадлежавшие юнионистам. Под подозрение подпадал любой, кто высказывался против Конфедерации или недостаточно активно выражал ей поддержку. Политический кризис проник даже в семьи: родственники восставали друг против друга. Некоторые – но далеко не все – юнионисты предпочли молчать. Были и те, кто не интересовался политикой или боялся ссориться с соседями: такие старались держаться вне конфликта[74].
В обстановке нарастающего хаоса сотни белых жителей Юга решили покинуть регион. Многие сторонники юнионистов уехали после апреля 1861 года, послушав дружеские предупреждения соседей о том, что им может грозить беда. Другие бежали, потому что их имущество оказалось конфисковано новым правительством или потому что они отказались приносить клятву верности Конфедерации. Военное министерство Конфедерации стало проверять паспорта не раньше августа 1861 года, да и то только в некоторых районах, поэтому даже через несколько месяцев после битвы за форт Самтер люди по-прежнему могли уехать из южных штатов. Там, где юнионистские настроения были сильнее, ситуация складывалась прямо противоположным образом: на востоке Теннесси, например, бежать приходилось сторонникам Конфедерации[75].
Тем, кто остался, предстояло переосмыслить свое отношение к людям и вещам. Война потребовала свое: начался тот смертоносный процесс, который забирает практически все человеческие и материальные ресурсы общества. Северяне и южане, которые у себя дома исповедовали ценности коммунализма и разумного распоряжения имуществом, по-новому взглянули на то, какие ресурсы им потребуются, чтобы выжить. Это произошло очень быстро, в первые же недели конфликта. Население разбилось на две новые категории – гражданские и военные – с новой идентичностью, новыми ролями и расходящимися представлениями о ресурсах. Нонкомбатанты с твердыми политическими убеждениями изо всех сил старались поддержать свою армию. Остальные больше заботились о собственном выживании. Весной 1861 года в регионе началась напряженная борьба за ресурсы – и первым был, собственно, человеческий ресурс.
Глава 2
Население
С началом боевых действий в 1861 году гражданское население и военные оказались друг напротив друга подобно армиям в бою. Многие солдаты – и янки, и конфедераты – хотели привлечь к своим действиям внимание гражданского населения, которое они в определенном смысле считали своей целевой группой. И в самом деле, мирные жители внимательно наблюдали за армиями, а военные, в свою очередь, наблюдали за жившими своей обычной жизнью гражданскими. Обе армии рассчитывали на понимание со стороны гражданского населения, хотя военные осознавали, что тот, кто поначалу был наблюдателем или даже сторонником, может со временем превратиться в противника. Нонкомбатанты могли как помогать военным, так и вредить им, используя для этого знания и навыки, полученные до 1861 года. Во время войны они поддерживали боевой дух, занимались контрабандой и шпионажем, доставляли письма и информацию, работали на армию. Иногда они даже становились заложниками: в такой ситуации человек сам превращается в некое подобие ресурса. И в процессе борьбы двух армий друг с другом за малейшее преимущество мирное население тоже вовлекалось в их конфликт, как это всегда случается во время войны[76].
У каждой армии, разумеется, были собственные ресурсы и собственные специалисты, однако ни один ресурс не бесконечен, и солдаты не всегда могли рассчитывать на помощь своих товарищей – особенно если те были ненадежными, неумелыми или не имели возможности помочь прямо сейчас. В течение всей кампании военные зачастую принимали решение обратиться за помощью к гражданским. Так между армиями и мирным населением формировались сложные отношения, в которых нашлось место всему: сочувствию, добровольному сотрудничеству, заключению сделок, препирательству, угрозам и открытой ненависти. Некоторые гражданские были горячими приверженцами той или иной стороны. Другие не отличались особой вовлеченностью в политику, и хотя в определенных ситуациях им приходилось выбирать, они не испытывали интереса к конфликту и стремились избежать связанных с ним проблем. Юнионисты, то есть те, кто стремился всеми силами поддерживать федеральные силы, оказались в меньшинстве: возможно, 30–40 % от белого населения Конфедерации и пограничных штатов. Однако обе армии прекрасно знали об их существовании[77].
74
См. дневник Джейсона Найлза, запись от 2 января 1862 года, архив Джейсона Найлза, UNC-SHC. См. также [Crofts 1989: 345; Trowbridge 1969: 250; Murrell 2005: 13–17, 31, 39; Saxon 1905: 15–16].
75
См. статью «Новости с Юга» в газете «Филадельфия инкуайрер» от 30 июля 1861 года, с. 4; «Новости из Чарльстона, Южная Каролина», в газете «Филадельфия инкуайрер» от 1 октября 1861 года, с. 2; «Новости из Конфедерации мятежников», в газете «Сан-Франциско бюллетин» от 20 ноября 1861 года, с. 1. См. также [Escott 2006: 87; OR 1, 4: 393].
77
Эта оценка основана на том факте, что 40 % белых мужчин в рабовладельческих штатах, включая пограничные штаты и будущую Конфедерацию, в 1860 году проголосовали против немедленной сецессии. Количество тех, кто в 1861 году смирился с сецессией и остался дома, точно неизвестно, но это были не все жители Юга. Белые женщины, которые в 1860 году не могли голосовать, после 1861 года получили возможность высказать свои юнионистские позиции, что, возможно, компенсировало переход некоторых мужчин на сторону мятежников. Лишь немногие ученые рискнули предложить некоторые цифры, и они оценивают количество юнионистов значительно более строго, чем я: Майерс [Myers 2014: 11–12] полагает, что безоговорочно поддерживали Федерацию 6 % белых жителей Северной Каролины, а по оценке Стоури [Storey 2004: 6] такие взгляды разделяли 10‒15 % белого населения Алабамы.