— Быстрюга Сьюзи уже добралась до второй базы, — заметила Тру.
О чем это она? Всем известно, что Быстрюга Сьюзи не любит бейсбол, да и какое отношение бейсбол имеет к сексу?
— До какой второй базы?
На минутку я забеспокоилась, что разговоры про бейсбол заставят Тру вспомнить тот день, когда папа и дядюшка Пол так и не доехали до дома после матча. Сразу после аварии я пробовала выспросить у нее, что тогда произошло. Как папу угораздило врезаться в вяз? Он что, не смотрел на дорогу? Но Тру отказывалась разговаривать на эту тему еще долгое время после несчастного случая, а если я заводила такой разговор, начинала злиться или притворялась глухой.
— «Добраться до второй базы» означает, что девочка дает мальчику потрогать свои сиськи, то есть грудь.
— Уххх… — не смогла я скрыть отвращения. А следовало — чтобы быть хоть чуточку тре шик. — Что, и «первая база» бывает?
Тру вытянулась рядом со мной.
— Французские поцелуи — это первая база. Это когда мальчик засовывает свой язык тебе в рот.
Когда у меня вырастут сиськи, ни за что и никому не дам их трогать, не говоря уже про всякие французские поцелуи во рту.
— А «третья база»? — спросила я.
Самым любимым игроком у папы был Эдди Мэттьюс, третий бейсмен у «Брейвс». Я по-настоящему соскучилась по радиотрансляциям матчей, которые мы слушали вместе с моим Небесным Королем. В руке пиво, на колене — дочка Сэл. В правилах бейсбола я не особо разбиралась, но мой папа эту игру просто обожал. А я обожала своего папу. И то, как пахло на крыльце нашей фермы после дня тяжелой работы в поле, и то, как желтый свет от приемника сиял на его радостном лице, когда Хэнк Аарон выбивал мяч на хоум-ран, и то, как папа выпрыгивал из кресла, а его дочка Сэл летела на пол. Особенно тем летом, когда он погиб. Потому что в то лето «Брейвс» должны были попасть в Мировую серию, он сам так говорил, и мы поедем смотреть и будем есть соленые орешки и хот-доги с горчицей и маринованными овощами. А они у меня самые любимые.
— Третья база, это когда мальчик трогает тебя там, внизу, — Тру показала на мои трусики.
Я совершенно точно никогда и никому не позволю трогать меня там.
— То есть «хоум-ран» — это и есть секс? — спросила я изумленно.
— Ага, он и есть.
Еще чего! Не раньше, чем в аду снег пойдет.
Тру сказала:
— Ты ведь знаешь, что Джуни насиловали, верно? — Перекатившись ближе, она застучала пальцами по моей шее, как по клавишам пианино.
Мы с Джуни не были подружками. Но я порой встречала ее на площадке, и она вроде была ничего и любила плести из цветных трубочек не меньше моего, и получалось у нее просто потрясно.
— Ты хоть понимаешь, что значит «насиловать»? — спросила Тру.
— Нет. — Я ткнулась лицом в подушку и ерзала, пока не дотянулась до запаха «Аква Велва».
— Быстрюга Сьюзи говорит, когда девушку насилуют, это значит, кто-то трогает ее там, внизу, и это страшно больно. А потом добивается секса, даже если она нипочем не согласна.
Я отвернула голову и стала смотреть в окно на спальню Дотти, и тут-то ее призрак как раз и принялся плакать.
— Салли! — Тру набросила простыню нам на головы.
— Чего?
— Слышишь?
— Это призрак Дотти.
Тру придвинулась ближе:
— Вот ужас.
Я не совсем поняла, что она имела в виду, — то, что Дотти растворилась в воздухе, или то, что произошло с Джуни. В общем, разницы никакой: и то и другое — ужас.
— Никогда не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Ты же знаешь.
Я все думала о том, как Расмуссен трогал Джуни, а она этого не хотела. Как она, бедная, напугалась.
— Ты в этом уверена? — спросила я. — Ну, про насилование?
И заодно отдернула руки от спины Тру: что-то совсем расхотелось трогать хоть кого-то.
— Быстрюга Сьюзи говорит, кто-то насиловал Джуни, делал с нею секс, а когда надоело, обернул трусики вокруг ее шеи и тянул, пока она не задохнулась насмерть.
Тру уснула, а я лежала в темноте, слушала, как плачет призрак Дотти, и изо всех сил надеялась, что Быстрюга Сьюзи ошибается. Потому что сомнений не осталось: если меня никто не выслушает, если никто не остановит Расмуссена прямо сейчас, у нас с Джуни Пяцковски очень скоро будет куда больше общего, чем любовь к плетенкам из цветных трубочек.
Глава 10
Весь конец июня стояла страшная жара, намного жарче нужного. Этель говорила, такая жара и влажность напоминают ей о Миссисипи, где она родилась и росла. Как и всегда по средам, мы с Тру провели утро в благих делах на пользу миссис Галецки, за которой уже давно ухаживает Этель. Причина, по которой мы этим занимались (кроме дружбы с Этель), состояла в том, что по возвращении в школу в сентябре сестра Имельда заставит всех детей прочесть вслух сочинения под названием «Как я провел лето, творя благие дела». Вокруг столько всего напроисходило, что о своем сочинении мне пришлось временно забыть, но я твердо пообещала себе, что сегодня же вечером начну, в какой бы хлам пьяный ни явился домой Холл.