Вот так и получается: не с кем поделиться своими проблемами, поговорить по душам. Живу здесь как в клетке для души и для тела. Все сотрудники вольны покидать школу, когда им нужно, лишь я выезжаю с сопровождением. Стыдно признаться, но даже история моих покупок отслеживается Виктором Петровичем. А сколько душеспасительных лекций на тему морали и нравственности я от него услышала — не счесть! У меня порой создаётся впечатление, словно он считает меня блудливой кошкой, но, скорее всего, это у него какой-то пунктик на счёт всего женского рода!
Все эти нотации, по сути, проходят мимо моих ушей. Единственное, что меня настораживает, так это постоянное упоминание того, насколько недолгим будет присутствие в кругу моего общения того или иного молодого человека. С каждым из них я пересекалась исключительно на территории школы. Выходит, они в конечном итоге покинут это место, — большинство уже это сделало — а я так и останусь здесь.
По-хорошему, давно пора махнуть на это безобразие рукой и уехать хоть куда-нибудь. Мне ведь не восемнадцать и даже не двадцать три. Только всякий раз меня останавливает одно и то же: совесть и страхи. К первой Виктор Петрович искусно взывает, о вторых безжалостно напоминает.
Конечно, кому я нужна со своим глубоко гуманитарным образованием и без связей, а так же хотя бы минимального опыта самостоятельной жизни? Если я ещё могу уговорить себя на работу продавца, то приглушить голос совести не в силах. Ведь Виктор Петрович столько для меня сделал, и раз уж он утверждает, что ему жизненно необходимо моё присутствие в школе, — вот только я постоянно забываю для чего, но мне в каждой беседе-лекции напоминают! — уйти просто невозможно.
Вот в таком болезненном состоянии, разрываясь между «надо» и «хочу», я пребываю второй год подряд. День за днём делаю выбор в пользу «надо». Даже сейчас. Отведу Бориса на растерзание школьникам и пойду к Виктору Петровичу. Сначала мы с ним обсудим вывоз части нашего питомника на выставку абстрактного искусства. А после я прослушаю ещё один прочувствованный монолог, основной тезис которого можно сформулировать так: даже не смотри в сторону новенького учителя. Будто бы я собиралась!
Гляжу на Бориса… Да, смешно вышло.
Он чувствует этот взгляд, поворачивается в мою сторону и заламывает бровь.
— Вы прямо с корабля на бал! — придумываю на ходу объяснение. Классика — наше всё!
Понимания у собеседника моя реплика не находит — бровь взмывает ещё выше. Неужели, эту фразу можно забыть?!
— Уверены, что справитесь с детьми?
Бровь медленно опускается на положенное место, зато губы складываются в такую многообещающую усмешку! Будь у меня на голове такие же кудряшки, как у него, они бы вмиг распрямились от ужаса!
— Не волнуйтесь, Наталья, — произносит Борис своим восхитительным голосом, — у меня свои методы.
Впервые за всё время, что я себя помню, моя маска даёт трещину: я нервно сглатываю.
«Бедные-бедные детки!» — эта мысль не покидает меня весь остаток пути до кабинета.
К заветной двери Борис подпускает меня первой. Я не теряюсь, открываю её твёрдой рукой и смело вхожу в класс. Увидев меня «детки» живо возвращаются на свои места и устремляют пытливые взоры в мою сторону. Большинство из них тянется за сумками, не разрывая зрительного контакта. Вот вам и одиннадцатый класс! Поведение непосредственное как у дошколят.
— Здравствуйте! — произношу спокойно в ответ на приветствие нестройного хора напряжённых от нетерпения голосов. — Можете опустить руки.
Подростки повинуются, но на их лицах теперь отчётливо написано непонимание.
— Борис Аркадьевич, входите! — приглашаю я замершего за порогом блондина.
Нет, он не растерялся, просто предпочёл понаблюдать за объектами в естественной обстановке. По его ехидной улыбке ясно одно: он недооценивает сложность работы. Ему от двери видно от силы шесть первых парт, а самые интересные экземпляры по обыкновению занимают последние.
— Доброе утро! — здоровается с учениками Борис и уверенным шагом подходит к столу.