-А вы разве расставались? Сами же говорили, что все время здесь живете.
-Ну, я-то здесь. Да она часто уезжала. Как пошла в свой университет учиться, так и стала уезжать. В первый год их послали в колхоз на виноградники. Целый месяц там работала. Приехала и тут же в больницу загремела. Они там виноград прямо с ветки ели. А он отравой опрыскан. Ну, вот, наелись! Неделю живот промывали в больнице, да капельницы делали. А я все моталась между домом и больницей. Другой год она поехала со стройотрядом. Птицеферму строили где-то на Ставрополье. Она там поварихой была. Тоже целый месяц не была дома. Правда, приехала очень довольная. Загоревшая, повзрослевшая. Прямо настоящая барышня. До этого она, ведь, этакой прозрачной пичужкой выглядела. А потом, как окончила университет, послали ее в аспирантуру. Ну, она тогда в Москву зачастила. Уедет на неделю, а возвращается - словно пахали на ней. Спрашиваю, чем ты там, в Москве, занимаешься? Говорит, что все время в библиотеке сидит. А чего в Москву ехать в библиотеку, когда и у нас в городе их достаточно? Ну, а потом, вот, в Сибирь полетела? Что она в этой Сибири не видела?
-Да у нас там хорошо. Наталья Николаевна с нами на лыжах в лес ходила.
-Ишь, ты, чего! На лыжах. Видать, интересно. У нас тут на лыжах не находишься.
-А когда она девочкой была, вы расставались?
-Да было дело. В аккурат, когда Николай Василича сняли с работы. Ну, потом, правда, назад возвратили в должность. Ну, вот, его сняли, а мать Наташина, ну, Полина Львовна то есть, шибко тогда загуляла. Прямо, вроде, как бес в нее тогда вселился. Про детей и думать не хотела. Деньги все на кавалеров уходили. А я их, то есть деньги, припрятывала, чтоб не все, значит, она забирала. Кормить-то надо было семью. Ну, вот, тогда она меня и прогнала. Объявила меня воровкой и выставила вон из дому. Даже на дорогу денег не дала. Хорошо, Наташенька свои дала, да и проводила меня. Ох, и наплакались мы с нею тогда! Думали, что не свидимся больше. Ну, вот, в конце зимы Полина меня выставила, значит, а в конце мая Наташенька-то ко мне в станицу и пришла. Я как увидела ее, так и обомлела! Одна кожа да кости! А тут еще дождичек прошел, когда она пришла. Так вся в грязи, мокрая, словно курица.
-А почему пришла, вы говорите?
-Да потому, что пешком и шла всю дорогу. Представляешь, 30 километров от города. Сутки добиралась.
-А где же она спала?
-Да говорит, на остановке какой-то ночевала. Прямо на лавочке. Дрожала, говорит, всю ночь. Не столько от холода, сколько от страха.
-А что же она никого не попросила подвезти? Она ж по дороге, наверное, шла? Машины же по дороге ходят, автобусы.
-Так денег-то у нее на автобус не было. А в попутную садиться опасно. Тут на дорогах всякое бывало. Сядет, этак, в машину какая-нибудь, а шофер - в посадку, да и надругается. Боялась Наташенька всяких машин.
-Как же она вас нашла? Она, что ли, адрес знала?
-Да как не знать? Маленькая когда была, я ее чуть не каждое лето в станицу к себе забирала. Ей у меня нравилось. А почему не нравиться? Воля! И настоящая природа.
-Ну, а когда пришла к вам, что сказала?
-А ничего. Плачет и дрожит. Ну, я скорей воды нагрела, да в бочку ее. Там она отпарилась, отмылась, ожила малость, тогда и сказала, что будет со мной жить.
-И вы с ней в станице жили?
-Да совсем немного. Потом, летом, Николай Василич, отец ее, приехал на машине, да и говорит мне: "Христом Богом, дорогая Марья Степановна, умоляю! Возвращайтесь к нам в дом вместе с Наташей. Никто вам впредь слова худого не скажет". А я говорю: "Вы-то не скажете, да Ваша супруга шибко на язык несдержанна. А Наташу одну я не отпущу от себя. Хватит, помыкала горя с такими родителями". Ну, он задрожал весь. Чуть не плачет. "Виноват, - говорит, - что бросил детей в беде. Да, ведь сам был потерян. Теперь на работе восстановлен. И квартиру назад вернули. А жене я так хвост прикрутил, что не посмеет больше куражиться над кем-либо". В общем, поехали мы. На Николай Василича у меня никогда обиды не было. Да и Наташенька запросила. Поедем, говорит, - и все. Ну, приехали, а в доме голые стены. Хозяйка-то все вещи продала, а деньги где-то с любовниками просвистела. Мы поначалу на полу и спали, и ели, как татары. Потом, конечно, Николай Василич все сызнова купил.
-И что, Полина Львовна, вправду, никогда больше не ругалась?
-Да ругаться-то она всегда не переставала. Но мне с тех пор ни слова худого не сказала. Это так. Да и с Наташенькой потише стала вести. А через год Николай Василич нас в этот дом всех перевез. Тут уж она и вовсе присмирела. Только все равно гулять не перестала. Нет-нет, да и ушьется куда-нибудь. Да она, вообще, дома редко бывает. Все у нее где-то какие-то дела да встречи. Водочку попивать стала. Николай Василич уж давно на это махнул рукой. Сначала хотел было вовсе развестись с ней да поселить где-нибудь в городе. А Наташенька упросила его, чтоб оставил мать в семье. Говорит, пропадет она совсем, если одна останется. Он и оставил супругу в покое. Так и живут каждый в своей комнате.