Я понимаю, что она с ним, но в то же время чувствуется, что она идет с ним как бы нехотя, на расстоянии полуметра. Она минует брата, не замечая, так как голова ее опущена вниз.
Неужели это причина?..
Брат увидел ее и оглядывается, ища взглядом меня.
Ах, Наталья… Кто б мог подумать, что ты такая же… Господи, какой дурак был, идиот, какие-то иллюзии строил, как пацан… Такая же… как и все. «Ах, Санечка, ты один, не смогу без тебя». Оказывается, может, и не слабого мужика зацепила.
Они подходят к стойке, где заказывают разговоры. Останавливаются на расстоянии друг от друга. Поругались, что ли? Что! Меня и это волнует? Впрочем, почему это волнует меня?
— Я вас слушаю, — доносится голос девушки-телефонистки, которая…
— Югославию, пожалуйста, сейчас.
Я вздрагиваю, услышав эту страну.
— Вам ждать придется.
— Мне не нужно будет ждать, — говорит уверенным голосом он, — что у вас тут творится, час в ваше «ноль семь» дозвониться невозможно. Через двадцать минут я буду дома, и потрудитесь, чтобы разговор в течение получаса состоялся.
Я наблюдаю. Он кладет листок, заранее написанный, перед нею:
— Здесь все данные. Спасибо, до свидания.
Девушка берет листок.
Он поворачивается: да это же ее муж, он и вправду похож на моего брата. Лицо только взрослое и более сытое, знающее цену себе и своему положению. Она идет рядом с ним. Я никогда не видел, как она ходит с другими, совсем не так, как со мной; как чужая.
— И для этого нужно было меня тащить с собой ночью, чтобы продемонстрировать, как величественно ты можешь разговаривать с телефонисткой, будто она виновата.
— Это твои родители, и тебе им надо звонить, я что, один должен ночью по телеграфам мотаться, да?
— Считай, что я ничего не сказала. — Она отвернулась, замолчав, и шла совсем отдельно, будто посторонняя.
И в то же время чувствовалось, что они пара, что они вместе. Они вышли порознь в дверь.
Господи, какая я свинья! Что я о ней подумал! Как я ее назвал? Какой сам — дерьмо, так и о других думаю. Я следы ее целовать должен. Где она ступала. За то, что она есть.
Брат ждал меня, настороженно глядя.
— Ты ничего не видел?..
— Видел.
— И что?
— Это был ее муж.
— А… Правда, чем-то похож на меня.
— Есть чем гордиться.
— Ты костюм видел, какой у него. Тревировский, тройка, это то, что я хочу уже два года.
— Хорошо, я ей скажу, чтобы она взяла у него — для тебя. Только он чуть крупнее. Ушьешь?
— Спасибо. Не нервничай. Интересно, что б ты сделал, если бы это был не ее муж.
— Сказал бы ей «до свидания», она свободная женщина и вольна делать что угодно.
— Как это легко у тебя на словах получается.
А что на деле, подумал я, на деле я бы этого не пережил. Точно.
— Так что там с папой?
— С чьим?
— Нашим, у тебя что, два папы? Совсем рехнулся?
— Завтра приезжает.
— Во сколько?
— В девять.
— Идем, чего ты стоишь?
Я гляжу на выходную дверь телеграфа.
— Они уже уехали, — говорит брат, — наверно, машина ждала, не мог же он в такой ветер в одном костюме прийти.
Дался ему этот костюм!
— Б. Ты заснешь до завтра?
— А что?
— Ну… с костюмом тебе придется обождать до завтра, я ей не могу звонить сегодня, а только с утра.
— Засну и подожду до завтра.
Мы едем в метро обратно. Людей уже мало. Да и те — сонные. К метро у меня какая-то теплота. Оно и она — связаны. Что моя жизнь без нее — ничто.
Мы расходимся, каждый по своим комнатам.
Через минуту он появляется. Снова.
— Сигарету хочется.
Я даю ему сигарету:
— Чего, советские уже не курятся?
— Ага, — он улыбается, — американские лучше.
— Она их для меня приносит, не для тебя. Тебе пускай муж ее приносит, вы с ним похожи.
Он улыбается, глядя на меня как на больного, и уходит.
Через минуту он появляется опять.
— Ну, чего еще, Борь, штаны снять не даешь?
— На будильник, а то отца встречать прозеваешь.
— Спасибо за заботу, мог бы его у себя оставить.
— Завтра суббота, у меня в субботу на него не срабатывает.
— Я ж говорю, ты анимальный.
— Поговори у меня еще.
Он растворяется. Я раздеваюсь и быстро ложусь в холодную кровать.
Завтра суббота, значит, она точно не приедет и в воскресенье, два дня я не увижу ее.