— Сынок, мой отец всегда мечтал, чтобы я ученым стал, профессором, и чтобы все уважали меня, сына простого мастера-наладчика на фабрике газированной воды, я это для него сделал, в его память добивался. И ты это должен сделать — для меня. Я помню и понимаю твои мечты стать актером. Но не у всех получается. Я тебе дал шанс поступать, ты его никчемно растратил, не моя вина. Я тебе помог поступить у нас дома в институт, так как знал, тупее других не будешь. Потом перевел тебя в Москву, в лучший педагогический институт. Теперь учись, покажи, что ты можешь. Чтобы твои школьные учителя, когда узнали, сказали: смотри-ка, мы в нем ошибались, а он вон как науку двигает. Договорились, сынок?
— Договорились, папа…
Боря окончил свой салат и принялся за мой.
— Ну, теперь давай покушаем, Саня, а то твой брат обгоняет нас, — и добавил, засмеявшись, — как всегда в этом деле. Вот тоже лоботряс вырос, ничем не интересуется, кроме поесть и поспать. Третий год не могу его заставить сесть за диссертацию.
— Ну, па, — пробурчал Б. с набитым ртом, — дай поесть спокойно. Можно хоть один час без нравоучения, я же не Саша.
— Ты поговори у меня, «педагог», так быстро финансовой поддержки лишу.
Б. умолкает моментально. Папа его воспитывает тоже для меня. Как показательный пример.
— Борь, ты салат не перепутал? А?
— Ой, Санчик, я не заметил. Это твой разве?..
— Да, свой ты съел.
— Ничего, это бывает, — говорит он.
— Пусть наедается от пуза, когда еще отец приедет, да и приеду ли я… Я тебе другой закажу. Закажи себе сам.
— Пап, кончай ты эти похоронные мотивы, вечно: да и приеду ли я, увижу ли я. Ты еще меня переживешь. Выглядишь ты прекрасно.
— Нет, сынок, вас я переживать не хочу, твой дед говорил: плохо, когда отец своих детей переживает. Но как вы людьми станете, увидеть хочу. Я Борю не дубасил, руки не доходили, да и учился он хорошо. А тебя буду за двоих, но человека из тебя сделаю.
— Ты меня обрадовал просто, папа, что за двоих будешь бить. Хватит, и так до десятого класса бил.
— Мало бил, — жалеет он.
— Это точно, — встревает брат.
— Ты хоть не вякай.
— Ты как с братом разговариваешь?
— Сам виноват, так поставил, — говорит ему папа. — Позволяешь так с собой обращаться, а значит, он тебя не слушается; а раз тебя не слушается, значит, ты не можешь контролировать, ходит ли он в институт, как его занятия и учеба там.
Мы с братом хохочем.
— Па, ну у тебя все, с чего б ни начал, сводится к институту да учебе, — говорит Боря.
— Естественно, лучшие-то годы для развития проходят, для творчества.
Я углубился в принесенную тарелку и стал усиленно есть. Б. прервался (на свою голову), почувствовав временное пресыщение.
Отец тут же принялся за него.
— Ну как, Борик, работа?
— На месте. Никуда не денется.
— А жаль, да? Не любишь ты свою профессию, не любишь. Плохо я тебя воспитал, не привил любовь к больному, — отец всерьез сокрушается. — Стоит у тебя работа, говоришь, никуда не денется, а она мчаться должна.
— Па, что ты хочешь, чтобы больные мои мчались, как здоровые?
— Каламбуришь все. А я в твои годы уже капитаном медицинского батальона был и главным хирургом госпиталя, самому отцу-Вишневскому ассистировал, он работать меня к себе звал, в Москву, остаться. А ты! Паразит вырос. «Дорос до двадцати семи годов без напряженья и трудов». До сих пор с батькиной шеи не слезешь, и не стыдно.
— Па, ты чего, его оставил, — он показал, кого его, — теперь за меня принялся?!
— Я, Борик, ни за кого не принимался. Но больно на тебя смотреть. Цели у тебя нет, работу свою не любишь.
— А что ты хочешь, чтобы я любил этих больных?
— Да.
— Мне за это больше не платят, ни рубля.
— Не надо было тогда доктором становиться.
— А ты лучше вспомни, как я им стал, кто меня уговаривал и уговорил.
И тут они заводятся, но на мирных тонах. И спорят, пока не приносят горячее.
— Ну, вот и поговорили, — подвожу я итог и перевожу разговор, — па, так ты надолго приехал?
Они смеются с Бориком.
— Потомок боится, что в институт пойдешь, — говорит Б., — может, и вправду ходить не надо, учится же.
— Нет, схожу, узнаю, что у него, как. Добраться до его костей надо.
Он трогает мои ребра.
— Опять похудел, Саня? — грусть звучит в его голосе.
— Немного, папа. Но, говорят, женщины худых любят.
— С кем встречаешься, сынок?
— Так, понемногу, — уклоняюсь я.
— Я слышал, роман серьезный у тебя.
Я мельком взглядываю на брата, который терзает жареное мясо, потом вопросительно смотрю на отца.