— Санечка, право, это несерьезно, не дуйся. Если я тебя нечаянно обидела — прости.
Осел Санечка, наконец-таки, пришел в себя и осознал: Наталья, его Наталья, его богиня, сошла с пьедестала и просит у него, у подставки, прощенья. Он никчемно и ненужно засуетился, забормотал что-то пустое, поскользнулся и упал, попкой прямо в снег. Все развеселились. Она быстро протянула ему свою теплую ладонь. Рука оказалась странно крепка. Она и потом всегда протягивала ему свою чудесную, все обезболивающую руку: в большом и маленьком, в хорошем и плохом.
Не могу себе объяснить абсолютно ничего. Пока она со мной, я как теленок. Несу какую-то чушь и чепуху, совсем не соображая. Как только остаюсь один — начинается страх. Неосознанный, непонятный и жуткий страх. Пью эфедрин. От этого еще хуже. Все время тянет курить. Мысли концентрируются только на ней, в центре фокуса она — Наталья. Когда ее нет, я заранее строю наш разговор. Сочиняю свои фразы. Оттачиваю их. Изощряюсь. Пытаюсь придумать ее вероятные ответы.
«— Наталья, я звонил тебе вчера. Он снял трубку.
— Ничего страшного, Санечка. Нужно было позвать меня к телефону. Он ничему уже не удивляется…
— В смысле?..
— Как-нибудь объясню потом. Лучше звони мне всегда с девяти утра. Он уходит на работу.
— А можно ровно в девять? — острю я.
— Тебе все можно. Ты же маленький мальчик. — Кажется, она смеется.
— Наталья, тебе нравятся ребята из группы „Эмерсон Лэйк энд Палмер“?
— Трудно сказать. Я не люблю шумную музыку, но последний их диск неплохой.
— Ты знаешь, я их никогда не любил, как вообще весь рок, но „Битлз“ и „Эйби Роуд“ — это прекрасно. Такая напевность, лиричность и, главное, такая вариативность музыки, что и про себя напеть трудно. А как тебе Армстронг?
— С Фитцджеральд они чудо. Особенно „Порги и Бесс“. Мне подарили знакомые альбом этой оперы.
— А что насчет Тони Зейлера? — Я меняю тему.
— Это бог. Я когда-то сама пробовала скакать по горам. Но кончилось это печально, вывихнула ножонку.
— Ты смотрела „Большой приз“?
— Да.
— И как?
— Одним словом не объяснишь. Мне очень понравился Пит Арон. Герой, тип шестидесятых годов, великолепный мужчина. Чудесная роль.
— Ты никогда не смотрела чехословацкую фотографию, журналы?
— Почему же? Пару лет мы даже выписывали ее.
— Там есть совершенно гениальные снимки. Например: морда издыхающей, упавшей на дерби лошади, наплывающая крупным фактуражем на полные слез голубые глаза наездника.
— Да, Санечка, особенно гениален „фактураж“ морды и голубые глаза, — она звонко рассмеялась.
— Наталья, почему тебя не удивляет, что я прыгаю с мысли на мысль?
— Я догадываюсь, милый, почему.
— И все же спроси…
— Санечка, почему ты такой разнобойный?
— Хо-чу-всё-зна-ть, — с расстановкой сказал я и дико заржал.
— Что с тобой, почему ты так дико смеешься?
Я с трудом успокоился:
— Раньше с Б. мы часто представляли себе такую картинку: я стою с молотом и, как в киножурнале, бью с чувством, с толком, с расстановкой своего папу по голове. Голова выполняет роль наковальни. А Б. в это время, спокойно и мерно отбивая такт ногой, декламирует сакраментальное „Хочу! Все! Знать!“.
Она засмеялась, потом добавила:
— Бессовестные! Два здоровых лба, занимаетесь такими глупыми вещами.
— Ну, это же шутка.
— А я думала всерьез…
Мы говорили обо всем, мы говорили ни о чем.
— Санечка, ты позвонишь мне завтра утром. Хорошо? — голос мягкий-мягкий, почти грудной.
Я смущаюсь:
— Да, да, конечно. О чем ты спрашиваешь».
Она всегда будет спрашивать меня. Каждый раз, прощаясь, она задавала один и тот же вопрос. Немного разные оттенки, интонации, немного переставленные слова: позвоню ли я? Неужели она сомневалась, неужели она даже думать могла об этом. От одной этой мелочи я был счастлив. Я мог упорно и стойко ждать следующего свидания.
Девять утра, я дефилирую у автомата. Я воспринял так же серьезно ее разрешение звонить ровно в девять, как она серьезно дала его. Я не мог позволить себе роскоши звонить ей минутой позже, услышать ее голос позже, без которого я уже не мог. С ее именем я ложился, просыпался, вставал, дышал и жил. Прошла только без году неделя, а она стала для меня… Я не говорил ей ни о чем. И не скажу никогда. Все что нужно, увидит сама. Правда, при такой маскировке такого разведчика, как я, невозможно что-либо увидеть.