Выбрать главу

Это было как забытье, сплошное и сладкое, истомное и ласковое. Завтра, о котором я думал сегодня, никак не засыпая в своей узкой кровати, мне казалось несбыточным, а себя чувствовал недостойным этого счастья: поцеловать ее губы с чуть детской припухлостью. Губы…

Часть вторая

(и последняя)

Любовь как акт лишена глагола.

И. Б.

В девять утра я торчу у телефона. Проклятые общежильцы уже стоят цепочкой к автомату, не спится им поутру. И что у людей за дела такие важные в девять утра, не понимаю. Наконец мои торопливые пальцы добираются до телефона, а рука набирает номер, торопя диск назад. Она сразу снимает трубку.

— Санечка?.. Я думала, ты уже не позвонишь…

Меня даже не током прошибает от этой мысли.

— Наталья, тут очередь… и за мной еще…

— Я думала, что тебе вчера что-нибудь не понравилось и ты…

— Ну что ты, наоборот — все прекрасно.

— Может, я что-то не так сделала…

Она замолкает, а я говорю:

— Наталья, хочешь поехать сегодня на мотогонки по льду? Это моя страсть — гонки. Все, что способно гоняться, я обожаю без ума.

Она смеется:

— Очень хочу, Санечка, я никогда не была. А кто выступает?

— Лучшие гонщики Москвы, Питера, Швеции, Англии, чемпион мира — чех Шваб. Что там будет, ты себе не представляешь!

— Во сколько мы встретимся? — спрашивает она.

— Прямо сейчас.

— Саня, мне надо хоть раз в институт для приличия заглянуть за эти недели. Чтобы узнать, не выгнали ли меня.

— …

— Ну, Саня, пожалуйста.

Я снисхожу — теряя ее на полдня.

— Хочешь встретиться прямо перед началом?..

Видимо, я слишком красноречиво молчу.

— Нет, лучше я сразу, как освобожусь, приеду к тебе…

— Спасибо, — я сияющими глазами смотрю на очередь, которая недовольно косится на меня, — я очень рад.

Она прощается со мной. Я иду наверх в комнату, она пустая. Сажусь на кровать и начинаю тосковать. Больше всего я ненавижу в жизни — ждать. А, это я уже говорил. Ужас, пытка, каторжная мука — сидеть отсчитывать, терпеть минуты, получасия, часы. Доедет она туда, в лучшем случае, в пол-одиннадцатого, ей надо собраться, не может же она побежать голой в институт, потому что я ее жду. Я раздражаюсь и становлюсь дерганым. Пробудет там как минимум часа два, это полпервого-час. И в результате, когда я дожидаюсь, со злости говорю не то и — поругаюсь. Потом, если она даже возьмет такси, дороги скользкие, уйдет минут сорок, итого где-то около двух. Я злюсь и говорю не то, что думал, не то, что хотел или чувствовал. Плюс час на всякие неожиданности. Тем более, когда ждешь, всегда что-нибудь случается, в итоге три часа дня — не раньше. А что мне делать до трех дня, сейчас полдесятого, — вешаться, что ли?! Я откидываюсь на кровать. Все-таки жизнь наша (и ваша тоже) несправедливо устроена. С этими мудрыми максимами-сентенциями я задремал, уткнувшись в кровать.

Я слышу какой-то стук в дверь, очень скромный, не представляя, кто бы это мог быть (не дай Бог, опять та баба, из кухни — на столе), думаю, что это мне кажется, и сплю дальше. Потом мне снится, что с дверью что-то делается и кто-то склоняется ко мне. Чья-то нежная ладонь, совсем как Натальина, проводит ласково по моей щеке. Я приоткрываю глаза, тоска, ждать ненавижу, а тут еще она снится.

— Ой, — восклицаю я, — Наталья!

Она стоит, склоненная надо мной, и ее лицо старается подавить зайчиков, бегающих в глазах, как лучики.

— Я прошла незаметно мимо вахтера, — сияет она, — видишь, какая я, занимаюсь страшным обманом: тайно проникаю к незнакомому мужчине.

Я вздрагиваю от мысли: а если б та была, просто так, здесь, как бы я потом объяснял.

— А как же твой институт?

— Я не поехала, — просто отвечает она.

Слов у меня нет, мыслей тоже. Я лежу и смотрю.

— Санечка, ты считаешь, что это удобная форма общения, если ты будешь лежать, а я буду стоять?

— Ты тоже можешь… а…

— Что я тоже могу? — она внимательно улыбается, глядя на меня.

— Это из другой оперы, прошу прощения.

— Оказывается, мы не такие скромные и целомудренные, как притворяемся…

— Нет, ну, то есть… да, конечно, нет: мы нахальные, резкие, самоуверенные. — Я смотрю, как она улыбается, заметив мое смущение в начале фразы, и мне приятно, что ей приятно. — Иначе не проживешь, — добавляю я.