Мы отрываемся друг от друга.
— Наталья, — шепчу я.
— Да, Санечка, — целует мои глаза она.
Я никогда не целовал таких мягких сильных губ. Я вообще толком не умею целоваться. Не учил никто. Но мне даже не стыдно, умею я или нет. Я просто сливаюсь с ней, не думая. Проходит много времени, прежде чем мы отрываемся; отодвинув шарф, ее лицо утыкается в мою шею. Я сжимаю ее плечи, ничего, ну ничегошеньки не соображая.
Комната, постепенно прихожу в себя я, нужна комната, на улице зима…
Неужели мы читаем мысли друг друга?
— Санечка, — шепчет она, с каждым словом проводя губами по моей шее. — Почему мы на улице…
— Я сниму квартиру, узнаю завтра. Иначе мы все замерзнем, как на льдине.
— Чтобы была большая ванна, — шепчет она.
— Наталья, неужели ты знаешь, что́ я хочу?
— Нет, но я догадываюсь…
Это само выскакивает из меня:
— Я хочу, чтобы ты стала моей — в ванне с шампанским. Я буду целовать тебя в вине, мы будем купаться…
— Да, — говорит она.
— Нет, лучше в ванне с молоком, ты будешь неповторима в молоке.
— Наверное, лучше в молоке, — шепчет в мою шею она, — шампанское холодное.
Я поднимаю ее голову, глаза согласны на все.
— Наталья, — тихо шепчу в ее губы я.
— Я замерзла, Саня. Совсем…
Я обхватываю ее талию, быстро разворачиваюсь, ставлю ей подножку, и мы летим в сугроб. Я подстилаюсь, и она падает на меня, плашмя.
— Ты сумасшедший, Саня. — Она еще не пришла в себя, мы лежим в каком-то громадном сугробе, жарко дыша.
Я быстро и отрывисто начинаю целовать ее вспухающие губы, сильно сжимаю ее спину, начинаю кататься влево и вправо — снег засыпает нас. Греться надо в снегу!
— Саня, — смеется она, — ты задушишь меня.
Мы уже валяемся в третьем сугробе, она сама обнимает и целует меня.
Она целует меня. И эти губы на снегу!
— Согрелась?
— Да.
— Вставай, Наталья, а то простудишь свое мягкое место.
— Не хочу, поцелуй меня. Дай мне свои глаза. — Она берет их в свои губы.
Мне с трудом удается поднять ее. Я и не знал, что она такая, вернее, что ей будет приятно со мной.
Она стоит слегка покачиваясь.
— Где твои варежки? — говорю я и целую ее снежные руки.
— Не знаю, потеряла, — не задумывается она.
— Наталья, они мне очень нравились. Приди в себя.
— Са-ня, по-те-ря-ла, поцелуй меня.
Все забывается. Я пьянею от ее губ. Я забываю дышать, такие у нее губы.
Я нахожу ее варежки в начале аллеи, коричневыми шоколадками лежащие на снегу. Где мы целовались до падения… Взявшись за руки, мы идем из парка на проспект, где довольно пустынно. Странно.
— Наталья, — рассматриваю я часы на столбе, — полодиннадцатого.
— Ну и что, это моя забота, Саня.
— Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности из-за меня.
— Санечка!..
Мы целуемся. Такси само останавливается рядом. Невероятный, редчайший случай. Видимо, потому, что она нездешняя женщина, нереальная, несуществующая. Я не верю в реальность ее, особенно сейчас, — больше, чем когда-либо.
— Молодежь, куда едем, замерзли небось?
— Да, — улыбается она. Он ей тоже сияет вовсю. Так они и улыбаются друг другу, будто нет меня.
— Сначала на ВДНХ, пожалуйста, потом на Фрунзенскую.
— Поладили, — говорит он.
Я дергаюсь.
— Саня, — прижимается сильно она. — Один раз, я прошу тебя, мне будет очень приятно проводить…
— Нет, Наталья, нет.
— Санечка, я не засну тогда…
Она смотрит на меня так, что, если бы мне надо было стать такси по ее просьбе, я бы стал.
В машине жарко, мы сплетены и перепутаны. Я целую ее волосы, падающие льном из-под сползшего черного гарусного платка. Только в машине я чувствую, как замерз, ног нет. Что же тогда она? И молчала, так долго терпела.
— Наталья? — я не вижу ее лица.
— Да.
— Ты замерзла?
— Нет, ты горячий…
Катится машина. По снежным улицам бежит она.
— ВДНХ — где? — спрашивает шофер, не поворачиваясь от руля.
— Напротив гостиницы «Ярославская», — говорю я.
— Молодежь приходящая, что ли?
— Нет, проходящая, — отвечаю я.
Он останавливает такси.
— Наталья, — говорю я, — завтра я тебе не позвоню с утра.
— Как, уже?! — улыбается она. — Взял от девушки все, что хотел, и больше не нужна?
— Нет, ты меня не так поняла. У меня дела, ну… секрет, в общем. Когда я могу позвонить тебе?
— Когда освободишься.