— Вы что, серьезно?
— Конечно, серьезно, я вам не хочу лишнюю работу задавать: перечислять.
Она уходит.
— Саня, зачем столько? Ты что, все их съешь?
— Нет, есть будешь ты, я — ни одного.
В полумраке в ее глазах какие-то блики, лучи, как флюиды, они завораживают меня, хотя по мне этого не видно.
Где-то танцуют, кто-то танцует. Я протягиваю руку и стряхиваю иголки у нее на плечах, в волосах.
Молчу и долго ничего не говорю. Держу ее руку, она у нее горячая.
Она понимает это по-своему.
— Санечка, тебе не понравилось, какая я была в лесу?
— Что ты, Наталья.
— Мне не надо было этого делать?..
— Наталья…
— Я знаю, тебе это не понравилось. Так сразу…
— Просто я не ожидал. Не думал…
Она меняется моментально:
— Ты думал, мы будем ходить по лесу и петь песенки все время?
Мы смеемся, у нее лукавая улыбка.
— Видишь, какая я плохая, развращаю маленького мальчика.
— Это не страшно, — говорю я.
Приходят пирожные, уходит официантка.
— Наталья, хочешь я тебе расскажу о своих родственниках?
— Да, Санечка. Мне все интересно, когда ты рассказываешь.
Внутри я таю. Приятно, когда тебе такая женщина говорит такие слова.
— Итак, о моем клане. Дед и бабушка родили пять мальчиков и ни одной дочки. Младший, пятый, его Шурик звали, погиб на войне в сорок втором. У отца три брата, и у каждого по двое-трое детей. Одного, родного, ты видела. Это, так сказать, представитель папиного раннего классицизма, а я уже позднего неоклассицизма. Папа говорит, что я у него не удался. Какой-то шальной сперматозоид выскочил, из которого я и получился. Неусидчивый, говорит, несосредоточенный, и имя его не прославлю. Он все хочет достойного потомка, пишущего диссертации. А я за нее сяду, разве только попросят написать о тебе…
Она скромно улыбается. Вернее, делает вид, что скромно. Вернее, делает вид, что делает…
Я достаю «Беломор», она успевает раньше меня и кладет передо мной «Мальборо». Мои любимые сигареты. И, как ни в чем не бывало, смотрит на меня.
— Я тебе слушаю, Санечка.
— Наталья, — говорю я.
— Ну, пожалуйста, Санечка. Я же не курю, только иногда. Это для тебя. Я специально в магазин ездила.
— Специально для меня?..
Я без слов закуриваю сигарету.
— Знаешь, у меня есть в Ленинграде чудесный дядька. Я от него всегда умираю: и от того, что он говорит, и от того, как он говорит. Обязательно увезу тебя в Ленинград, познакомлю с ним. Он тебе понравится.
Она грустнеет.
— Что такое, Наталья?
— Этот город вызывает у меня отрицательные эмоции. Там родственники мужа живут, его мать.
— Прости, я не знал.
— Что ты, Санечка! Конечно, мы съездим, если получится. Я обожаю «Эрмитаж»: Рембрандта, Родена, Ван-Донгена, Сера.
— Наталья, кстати, Ленинград красивей вашей Москвы.
— Согласна. Но Москва одна.
— Нет, я ее тоже люблю, но это какие-то различные чувства. Москва привычна, она как дом, а Ленинград — это дворцовый город, здания, архитектура.
Я задумался. Танцевать перестали.
— И что же дядя, Саня?
— А, да. Такой седой боевой капитан, любит очень говорить «сыночек», курит всегда папиросы и при этом затягивается вот так. — Я показываю как, и она улыбается. — А дым выпускает вот так, — она еще больше улыбается. Я рад, что она отошла от Ленинграда.
— Дядька у меня, правда, забавный. В войну он был капитаном подводной лодки, она сейчас стоит в морском музее. Во время блокады перевозил по замерзшему Озеру части, подразделения, снаряды — подо льдом. А немцы прилетали и бомбили Озеро по два раза в день, сбрасывая глубинные бомбы. Ему везло. Один раз лазарет моего отца вышел к этому озеру. Ну, они встретились, поцеловались. А когда папа собрался с ранеными в подлодку, дядя-капитан везти наотрез отказался. Послал его верхом, на машине, вдоль берега, хотя это было опасно. И объяснил: взорвется мина, я один погибну, ты останешься, а если вдвоем погибнем — отец мне этого не простит. И папа верхом поехал. А отец у них, мой дед, крутой был. У него была такая воспитательная манера. Раз в неделю он брал палку, клал одного из них на лавку, а остальные четыре брата держали за руки и ноги. И он дубасил. Потом очередь менялась и бил другого, а побитый уже держал. Это было чисто профилактически плюс за разные провинности — бил обязательно. Зато людьми выросли. Отец мне все говорит, что он мало «дубасил» меня, оттого я не получился. Ты дочь не бьешь?
— Что ты, Санечка?! — У нее даже глаза расширились от такого предположения.