— Санечка, не надо так говорить, я ни в чем не виновата.
— Конечно, это я виноват, что ты не приезжала две недели. — Я зря это говорю, я ведь дал себе слово. Не говорить.
Голос ее наполняется нежностью:
— Мы увидимся с тобой до театра и обо всем поговорим. Хорошо?
Мы договариваемся, где встретиться. В шесть часов вечера, у гостиницы «Россия», кинотеатр «Зарядье».
Я возвращаюсь в комнату, раздеваюсь и ложусь обратно. Мне жарко. Целый день ждать. Как его убить?
Глаза мои смыкаются, и я засыпаю.
— Сашенька, добрый день.
— Уже день разве?
— Да, половина первого, — говорит она.
— Заходи, Лина.
Я плюхаюсь опять в кровать. Вылезать из-под теплого одеяла никакого желания у меня нет, и спать хочется. К тому же рука болит.
Она проходит и садится у стола. Высокий свитер под горло, грудь торчком, волосы высоко взбиты.
— Как спалось? — спрашиваю я.
Она улыбается:
— Ужасно: холодно, кровать с досками, одеяло колется.
— Боевые условия, — смеюсь я. — Полевые.
— Как твоя Наталья? — спрашивает она.
Я даже вздрагиваю сначала, не понимая, откуда она знает.
— Хочешь музыку, Лина?
— Очень, — отвечает она.
Я объясняю, где нажать, и музыка включается.
Потом… мы с ней два часа говорим о Наталье, я рассказываю и рассказываю, не умолкая, только голос прерывается иногда у меня. Почему я вдруг все рассказываю, сам не знаю.
Кассета кончается, надо вставать, одеваться. Гостей нужно кормить.
Лина идет рядом со мной, пальто ее застегнуто, и изящный шарф выпущен наружу. Очень привлекательная женщина, думаю я, перехватывая взгляды прохожих.
Брат и правда дома, когда мы возвращаемся.
— Где гуляли? — спрашивает он, не глядя. — А запах, как от вина.
— Правильно, Боречка. Мы с ним пили вино и ели цыплят-табака.
— Обо мне небось не подумал, — смотрит он зло и голодно на меня.
— Сашенька тебе тоже взял цыпленка-табака, я хотела заплатить, но он не дал.
Она достает аккуратный сверток, который сделала официантка (рубль на «чай»), из сумки.
Только теперь Б. верит. Он смотрит, как Линина рука разворачивает все, и говорит:
— Он знает, что он делает, — и одобрительно хлопает меня по плечу.
— Спасибо, Б., — шучу я, — не ожидал: Высшая Похвала.
Я сажусь у окна на последний стул и закуриваю. Лина опускается на кровать. Боря сидит за столом и превращает цыпленка в остатки. Я смотрю в никуда: окно. Забранное ставнями. Отчего мне так грустно?
— Боречка, тебе нравится?
— Угу, — урчит он. Прожевывает и говорит: — Вина, конечно, не догадался принести.
— В клюве, что ли, Борь. Но если разрешите, сейчас немедленно сбегаю, одна минута, — я еле сдерживаюсь.
Губы его блестят, глаза довольны.
— Ладно уж, отдыхай, обойдусь без вина.
— Есть, товарищ командир! — вскакиваю я.
Он смеется:
— Я смотрю, тебя неплохо вымуштровали на военной кафедре, а?! Того глядишь, отличным старлейтом станешь!
Он углубляется в цыпленка.
Я философски рассуждаю:
— Ему, конечно, повезло, что он тебе жареным попался.
— Почему? — спрашивает брат.
— Так бы ты его сырым скушал…
Лина смеется. Б. благодушен, из него можно веревки вить, когда он насыщается или насытился.
— Борь, у Лины красивые зубы, когда она смеется, да?
Он смотрит на нее, как будто впервые:
— Что-то потомок заговорил много о тебе. Вы чем там после вина занимались, а?
Все смеются. Мне радостно и тревожно: осталось два часа. Прошла вечность, как я не видел ее. Как она выглядит, изменилась ли? Зима окончилась, я не представляю ее без…
Ох! А я-то в чем пойду? Пальто нет! В дубленке жарко, и снег растаял. Куртка белая и короткая, к костюму, как перья страуса. А сегодня надо костюм одеть.
— Борь, — ужасаюсь я, — мне же одеть нечего.
Доев цыпленка, он соглашается.
— А в чем ты хочешь идти?
— В костюме.
— Ты же не идешь в театр.
— Вдруг она захочет. Не переживай, куплю еще два билета у театра или на контроле пятерку дам, пропустят.
— Ой, я очень хочу, чтобы все пошли в театр, — говорит Лина.
— Ты хочешь? — спрашивает брат.
— Нет, — отвечаю я, — мне нужно поговорить с ней о многом, не до театра.
— Что же тебе одеть? — думает он и становится добрым. В последнее время это с ним редко бывает.
— Как насчет твоего «отличного» кожаного пальто?
И тут мы начинаем с ним вместе смеяться и ржать так, что Лина смотрит на нас как на ненормальных.
— Что это, Боречка? — спрашивает она.
— Это отпрыск помогал мне пальто покупать. Перед зимой в декабре. Узнал, что на Большой Грузинской в комиссионном бывают хорошие пальто. Ну, приехали мы туда. Все пальто стоят далеко за двести, а у меня только сто рублей, да еще кушать хочется. А холодина на улице ужасная, ветер ледяной, со снегом, а я в финском плащике хожу на подкладке. В отделе кож увидел он это счастливое пальто и тянет меня: «Борь, посмотри. Какое длинное, всего девяносто четыре рэ стоит». Стали внимательно смотреть. Заставил он меня померить. Вроде ничего, но его приталивать надо, нет подкладки, и вообще, я остался безразличен, но он — возбудился. А ты ж его знаешь: Боря, да отличное пальто, где ты еще возьмешь такое, стоит гроши (хороши себе гроши — девяносто четыре рублика), макси, кожаное. Короче, не я себя, а он меня уламывал полчаса, девушки комиссионного магазина собрались, болели. Он даже дал мне четыре рубля, чтоб мне не так грустно было, и под расчет платить пришлось, а десятка на жизнь осталась.