— Я могу это сделать, не докуривая.
— Нет, ты кури, пожалуйста, а я буду с нетерпением ждать, когда ты закончишь…
— Ох, Наталья, — я улыбаюсь.
Пепел куда-то сбрасывается…
Потом, позже, она одевается медленно, не спеша, очень нехотя.
— Я не хочу уходить, Санечка.
— Оставайся.
— Папа к шести должен вернуться, я кормить его должна.
— А где он?
— Он на заседании какой-то комиссии генштаба. Я тебе говорила, он по делам прилетел на три дня.
Я слушаю.
— Саня, ты смотришь на меня, да? Ты подглядываешь, да, Санечка?
— Нет, Наталья. Я никогда этого не делаю.
— Очень зря, — огорчается она, — я так надеялась.
Мы смеемся.
— Это неинтересно, когда женщина одевается, — говорю я.
— Ах, вот как, значит, после уже неинтересно, да?
— Конечно, — говорю я.
— Вот ты и раскрыл свою коварную сущность, ты такой, как и все: интересно только до того, а не после.
— А что, разве это кто-нибудь скрывал?.. — Я смеюсь, не выдерживая, она улыбается. Теперь я вижу ее лицо.
Она одета и причесывается, водя щеткой по длинным волосам от лба до конца.
— Наталья?
— Ты коварный, Саня, — говорит она быстро.
— Наталья, я считаю, что волосы лучше расчесывать, когда ты не одета.
— Правда?
— Да.
— Ты считаешь, что я должна снять платье?
— Без сомнения, тогда волосы на него не будут падать и на нем не останутся.
Она кладет спокойно гребень (щетку) на стол и снимает мягким движением платье. Берет щетку и начинает снова ото лба и по длине волос.
— Ты был прав, Санечка, так удобнее.
— Тебе не мешает комбинация?
— Нет, мне удобно.
Я подумал еще.
— Тогда иди сюда, я расчешу тебя.
Она говорит, не глядя на меня и остановив щетку:
—. Ты хочешь сказать, что все остальное ты снимешь сам?..
— Ты все понимаешь с полуслова!
— Это очень трудно понять, Санечка… — она улыбается, глядя на меня.
Я наклоняюсь над ней, она лежит ожидающая, без движения.
— Мне надо идти, Саня.
Идти, идти, идти… Отдается все время… до конца.
Конца.
— Саня, я бежать должна…
— А как же волосы, не будешь их расчесывать? — Она только одела платье.
— Опять без платья? — смеется тихо она.
— Нет, почему, сначала можно и в платье…
Она машет щеткой быстро, отрывисто по волосам.
— Наталья, я тебя никогда такой деловой не видел.
— То ли еще, Санечка, увидишь!.. — она звонко смеется.
— Не смотри на меня, пожалуйста, — я встаю.
— Конечно, посмотрю, — она поворачивается, — ты же смотришь на меня.
— Но у тебя другие достоинства.
— Саня, — она приоткрывает очаровательно рот, потом улыбается, — кажется, я сама сейчас сниму платье.
— Все шутишь…
— Почему, я серьезно, — она резко расстегивает замок, взявшись за него.
Я обнимаю ее за талию.
— Я не верил, что это будет…
— Мой, мой родной, — губы наши сливаются.
Она тихо говорит:
— Я так скучала по тебе, но я никак не могла…
— Ты правда хочешь раздеться?
— Да…
Я сжимаю ее губы до боли своими.
— Я сейчас вернусь, позвоню только папе, что́ есть взять. Он уже, наверно, с голоду умирает.
Она накидывает что-то на себя, берет двушку со стола и выбегает.
Я затягиваюсь зажженной сигаретой, накидываю длинное пальто на себя и иду на кухню, набирать чистую воду, она будет нужна. Вода…
Наталья быстро возвращается и сразу радостно целует меня:
— Саня, там холодно!
— Все нормально?
— Да. Почему ты одел свое прекрасное пальто? Ты оставляешь меня?
Она прижимается ко мне, снимая его. Я раздеваю ее сам.
— Я замерзла, согрей меня. Скорей… Саня.
Она моется тихо, стараясь без звука.
— Наталья, ужасные условия, да? Я прошу прощения.
— Что ты, Санечка! Другие и этого не имеют, не знают, где встретиться. Тысячи вообще без крова живут, без дома.
Она распаляется, убеждая меня:
— В Эфиопии, например… — тут она останавливается и начинает смеяться, поняв. — И потом, Санечка, ты очень молод, у твоих ровесников и половины того нет, что имеешь ты…
— Самое главное, они не имеют тебя! А это целое.
— Я не думаю, что это большая ценность. Я счастлива, мне все равно, где быть с тобой. И неважно, какие условия.
Она вытирается и ложится в постель снова.
— Ты собираешься остаться до утра?
— Почти, — отвечает она. — Поцелуй меня, а то мы много разговариваем. — И добавляет: — Как всегда…