По понедельникам, средам и пятницам в шесть часов вечера отец и Григорий отпирали заднюю дверь динамовского спортзала и впускали своих нетерпеливых бодибилдеров. В большинстве это были студенты-евреи и интеллигенты, которым хотелось хорошо выглядеть на пляжах Юрмалы. Рьяными спортсменами их не назовешь, но ходили они исправно и своими результатами были довольны. Отец и Григорий давали им упражнения и наблюдали за тренировками. Для отца это было приятной перебивкой в череде советских бюрократических обязанностей — бесконечных бумаг, подробных отчетов, докладов динамовскому и приезжему начальству. Да и деньги были неплохие. Отстегнув сколько следует начальникам и несколько рублей вахтерам, отец и Григорий ежемесячно клали в карман по тридцать рублей — вдвое больше того, что мы платили за нашу трехкомнатную квартиру.
Несколько лет их секция проработала без единого сбоя. Начальники получали свою долю и помалкивали. Пока динамовские команды выступали удачно, никто не хотел ломать хорошее дело. Виктор Тихонов, пока его не перевели в московский ЦСКА, творил чудеса в хоккейной команде, Иванченко стал первым средневесом, поднявшим пятьсот килограммов в сумме трех движений, а рижских баскетболистов и волейболистов боялись в Европе. Так что отцовская секция никому не мешала.
Но в середине 1970-х начались перемены. Евреи стали эмигрировать, и многие папины культуристы получили израильские визы. «Динамо» представляло Комитет государственной безопасности, и кто-то в комитете занялся сопоставлениями. Кому-то из отцовских начальников было указано, что наблюдаются странные совпадения между отцовскими культуристами и евреями, добивающимися выездной визы. Отца и Григория вызвал директор и сообщил об этих подозрениях. За подозрениями могли последовать большие неприятности. Некрасиво будет выглядеть, если окажется, что «Динамо» поддерживает антисоветскую деятельность. Директор, старый приятель отца, спросил, не ведется ли под вывеской культуризма сионистская агитация. Разговор был тяжелый, и все понимали, что худшее еще впереди. Теперь за секцией пристально следили. Чтобы ее не прикрыли, необходимо было оправдать ее существование официально. Другими словами — открыть таланты.
После разговора с директором отец сказал Григорию, что умнее всего распустить секцию. Денег заработали, а поскольку мои родители решили уехать из Советского Союза, это могло повлечь серьезные последствия. Григорий эмигрировать не хотел, но перспектива поездки в Сибирь ему тоже не улыбалась, поэтому он согласился. Решили закончить занятия этим месяцем.
А на другой день отец открыл Сергея Федоренко.
В тот вечер, когда отец его открыл, тренировка закончилась позже обычного. Григорий ушел рано, а отец с пятью учениками остался. Было почти десять, когда отец открыл заднюю дверь и вышел в переулок; там распевали пьяные песни трое молодых солдат. Один из них, низенький, писал на стену. Отец пошел прочь, но одному из его учеников захотелось поиграть новыми мускулами. Он упрекнул солдата в некультурном поведении, сравнил его с собакой и нелестно помянул его мать.
Низенький продолжал писать как ни в чем не бывало, а двое высоких приготовились расшибать головы.
— Нет, ты послушай Хаима. Какой крутой еврей нашелся.
— Извинись, Хаим, пока не поздно.
Отец предвидел катастрофу. Если каким-то чудом его подопечных и его самого не убьют, в таком случае придется иметь дело с милицией. А иметь с ней дело — похуже, чем побои.
Не дав ученику ответить, отец выступил миротворцем. Он извинился за парня. Объяснил, что парень только что таскал железо. Адреналин ударил ему в голову. Он сам не понимает, что говорит. Врачи доказали, что, когда мускулы растут, мозг сокращается. Нам не нужны неприятности. Примите его извинения и забудьте все это.
Пока отец говорил, низенький кончил писать на стену и застегнул штаны. В отличие от своих товарищей он был совершенно невозмутим. Он полез в карман и вытащил четвертинку водки. Один из высоких показал на черный «москвич», стоявший в переулке.
— Слушай, пидор, поднимет кто-нибудь из вас «москвич», мы все простим.
По рукам. Машину надо было приподнять сзади и, по крайней мере, на метр. Хотя мотор у нее впереди, сзади она тоже тяжелая. Рама, задний мост, шины и что там еще в багажнике — все это потянет не на одну сотню килограммов. На две? На три? Пари было безнадежное. Папиным качкам это не под силу. Напрасный труд. Чистое унижение, — но, на папин взгляд, унижение лучше побоев и разбирательства в милиции. И вот, из уважения к отцу, его подопечные примолкли и подверглись осмеянию. Один за другим они приседали перед бампером машины.