Ицик умер в пятницу ночью, хоронили его в воскресенье. Залман настоял, чтобы все, кто постоянно ходил в синагогу, явились: иначе миньяна на могиле не собрать. Я привез деда, Гиршла и двух старух. Залман — жену и двух польских евреев. Сын Ицика позвонил трем таксистам, работавшим у отца, и они доставили остальных. Кроме постоянных посетителей синагоги и таксистов на похоронах почти никого не было. Ицик прожил в Торонто двадцать лет, но после смерти жены практически ни с кем отношений не поддерживал. Раввин, тот, который написал деду рекомендательное письмо, произнес надгробную речь.
Ицика он едва знал и так без обиняков и сказал. Залман написал для него на бумажке кое-что про Ицика, и раввин, прежде чем приступить к речи, внимательно ее изучил. Ицик был человек в своем роде замечательный, сказал раввин. Приехав в Канаду в преклонном возрасте, он тем не менее преуспел. Завел свое дело, ни к кому за помощью не обращался. Содержал свою семью, всегда давал деньги общине русских евреев. В последние годы вернулся к своим еврейским корням. Вот уже два года, как он не пропустил ни одной субботней службы. И, не сверяясь с бумажкой, добавил, что со смертью Ицика из мира ушла еще одна частица былой еврейской жизни. Смерть Ицика — трагедия не только для тех, кто его любил, но и для всех евреев, где бы они ни жили.
Закончив речь, раввин спросил — не хочет ли кто сказать слово об Ицике. Гиршл — он сидел между мной и дедом — вытер глаза и бросил взгляд на сына Ицика. Тот сидел, уставившись в пол. Никто не отозвался, раввин нервно переминался у гроба с ноги на ногу. Он обозрел комнату и снова спросил: кто может вкратце рассказать о жизни Ицика. Если кому-то есть что сказать, а он сидит и молчит, потом он об этом пожалеет. В такую минуту следует побороть свою застенчивость. Дух Ицика здесь, с нами. Сказать доброе слово об усопшем — это мицва. В конце концов Гиршл, опершись о мое колено, встал, прошел вперед. Звук его шагов усугублял тишину. Его поношенный твидовый пиджак, согбенная спина все за него сказали еще до того, как он подошел к гробу. Вся его фигура выражала горе, для которого нет слов. Да и какие слова могли бы воздать хвалу умершему лучше, чем его жалкая спина?
Гиршл повернулся к собравшимся, взял себя в руки и заговорил, четко и собранно. Ицик был моим последним и самым дорогим другом. Гитлер уничтожил мою семью, а детей у меня не было. Когда умерла моя жена, я думал, мне суждено жить в одиночестве, пока Господь не сочтет, что пришло время призвать и меня. Ицик в эти последние годы стал моим дорогим другом, благодатью, ниспосланной мне в старости. Не знаю, что со мной сталось бы без него. Он был замечательный человек. Порядочный человек. Сильный человек. Прямодушный человек. Мне будет недоставать его так же, как моей правой руки, лишись я ее. Долгая жизнь — не только благо, но и проклятие. Сегодня для меня это проклятие. Не знаю, станет ли она для меня вновь благом.
На кладбище намело сугробов по колено. Над сугробами высились груды смерзшейся комьями земли из могилы. Могильщики очистили от снега полукруг около могилы, Гиршл стоял поодаль ото всех. Сын Ицика взял лопату, другая лопата торчала из груды земли. Старики топали ногами, сморкались. Залман пропел молитву, раввин прочитал еще несколько молитв. Гроб опустили в могилу, каждый бросил на него по твердому кому земли. Раввин, сын Ицика и я закопали гроб. Лопата входила в землю с таким трудом, будто это бетон. Когда я втыкал лопату, плечи у меня ломило от натуги. Сын Ицика останавливался передохнуть, но лопату из рук не выпускал. Мы с раввином минуту копали, минуту передыхали. Закапывали могилу мы минут двадцать, не меньше. Под конец волосы у меня взмокли от пота, у раввина с бороды свисали белесые сосульки.
Пока мы пробирались по снегу к машинам, сын Ицика поблагодарил меня за помощь. До этого он не сказал мне ни слова. Голос он подал всего раз: спросил раввина, как ему заплатить за панихиду. Впереди ковыляли по снегу старики. Шли по двое, по трое, держась за руки, чтобы не упасть. Сын Ицика остановился, разглядывал стариков. Посмотри-ка на них, сказал он, кто знает, скольких они надули, обчистили, облапошили? И посмотрел на могилу Ицика. А вы знали, что отец семь лет просидел в тюрьме? — спросил он. Сестры, братья у меня по всей России. Их не сосчитать. Для него не существовало запретов. Поняли, какой у меня был отец? Он поднес к лицу кулак. Вот какой он был, сказал сын Ицика. Воткнул кулак в сугроб и посмотрел на меня: понял ли я его? Я кивнул, понимаю, мол. Вот какой, повторил он и только тогда выдернул кулак из сугроба.