Зак в бешенстве,
- Трус! Сидишь тут, уплетаешь за обе щеки, послать бы тебя самого на передовую, повоевать чуть-чуть!
Зак военный, только вчера вернулся с боев, тогда как Томеррен вынужденно остается при мне в тылу.
Мы все очень устали, ребята настроены очень воинственно и, наверно, дело дошло бы до драки, если бы на месте происшествия не появился Сай. Узнав, о чем они спорят, он сказал только тихо;
- Хватит, заткнулись все, - помолчал немного, - вчера были большие потери...
Затем он заглянул в котел: - А фасоль кажется неплохая, принесите Рему тарелочку.
Я лежу на кровати в дальнем углу комнаты, слушаю ссору друзей, чувствую запах еды. Сил нет не только на то, чтобы ложку поднять, я не смогу перевернуться на другой бок без посторонней помощи.
Уже год как мы воюем. Хотя как воюем, я ни разу не поднял меча против врага, ближе, чем на милю от военных действий ребята меня не подпускают. Моя работа другая, я совершаю «диверсионные действия». Я магией Владыки вызываю природные катаклизмы и бросаю их на врага. Даже не передать сколько сотен, нет тысяч людей я убил — имперцев и... и своих, ардорцев. Вызывая землетрясения, ураганы, торнадо, горные обвалы, засуху или страшные наводнения, в первый год я часто ошибался с «прицелом». Да и сейчас всегда есть риск не удержать стихию, дать ей выпрыгнуть из дрожащих рук, начать убивать своих.
Со временем мы привыкли еще и не к таким вещам. Когда смерти считаешь тысячами, когда видел так много мертвецов, боли из-за одного-единственного уже толком понять не можешь.
Как сейчас помню мою первую магическую атаку. Мы поднялись по узкой тропинке, которая вела между кустами на крутизну; обломки скал составляли шаткие ступени этой природной лестницы; цепляясь за кусты.
Мы оказались на вершине скалы, с которой открывался прекрасный вид кровавого сражения между ардорцами и в несколько раз превышающими их силами имперцами. Со стороны креландцев велась непрерывная стрельба из огромных магических орудий. После каждого такого взрыва ардорцы десятками отлетали и оставались уже лежать на земле неподвижно. Стрельба все усиливалась. В свежем утреннем воздухе раздавались уже не отдельные выстрелы, а по скатам гор гремели непрерывные перекаты орудийной пальбы, выстрелы не отделялись друг от друга, а сливались в один общий рев.
На пригорке я наконец остановился на минуту, чтобы рассмотреть, что делалось там, внизу, чтобы определить - где ардорцы и где враги. Не знаю, чего я ожидал увидеть – четкую разделительную черту между войсками. Наши там, а плохие вон там... Перед моими глазами все смешалось. Как ни напрягал я внимание, ничего не мог ни понять, ни разобрать: двигались там внизу какие-то люди, двигались и спереди, и сзади, в разные стороны передвигались какие-то подразделения войск, но кто, куда, зачем, нельзя было понять. Вид этот и ужасные звуки боя возбуждали страх. В этом грохоте я увидел зверские лица Адриана и Зака, они что-то кричали мне, махали руками, моргнув, сквозь звон в ушах я понял, кричат,
- Бей, давай, наши отступают!
Да кого бить то? Где наши? Где враги?
- Б-Е-Е-Е-Е-Й!
И я, зажмурившись, ударил...
Никогда до этого мир еще не видел магии Владыки.
... А вокруг нас расстилался цветущий луг. Колыхались нежные метелки трав, порхали светло-зеленые капустницы, они плыли в мягком, теплом воздухе позднего лета.
Громкий, глухой рокот, идущий из самих недр пронзил все сущее. Задрожал мир. Огромная трещина, рокоча и перекатываясь, развергнулась под ногами сражающихся. Земля на несколько миль вокруг пошла огромными волнами. Деревья вдруг проваливались под землю, с треском и стоном равнина выплевывала новые холмы...
Когда все закончилось, сражение было остановлено. Некому было сражаться, многотысячные ардорские и креландские армии, кричащие солдаты, вопящие лошади, грохочущие орудия, тысячи, тысячи живых, ненавидящих, кричащих, орущих, но Живых – все они были уничтожены!
Живых существ больше не было на том поле.
Силы оставили меня, я упал на руки друзей. Агония, темнота, боль...
Больше я уже ничего не помню.
На следующее утро все тело у меня ломило, идти я не мог и передвигался я в тряской повозке, каждое движение которой причиняло нестерпимую боль. Лицо горело, как будто было обожжено солнцем, и ладони были в волдырях. Во рту и в горле пересохло, я умирал от жажды и никак не мог утолить ее, сколько бы ни пил воды. Голова была, словно налита свинцом, и малейшее движение глазами заставляло морщиться от боли. Тошнота подкатывала к горлу и даже запах жареного мяса, поданного к столу друзей на завтрак, был непереносим.