НАТАШКА
- Не-ет! Прав был писатель, говоря, что человек во второй половине жизни просто обязан становиться консерватором, - я с треском откупорил третью баночку пива, налил в кружку, отхлебнул и перелистнул страницу школьного альбома, - всё-таки во время нашей молодости были свои прелести в жизни. Точнее, это была другая жизнь. Не стоит сравнивать и примеривать. Она просто была другая. А как можно сравнивать день и ночь, к примеру? У ночи свои законы, свои достоинства, у дня свои. Ночь имеет свои прелести, день свои. Спросите о комфорте у поживших за полярным кругом, когда полгода только ночь, а полгода только день.
Я снова отхлебнул из кружки и продолжил листать альбом дальше, внимательно вглядываясь, в такие до боли знакомые и родные лица на старых, любительских чёрно-белых фотографиях. Не то, чтобы ностальгия и воспоминания о молодости замучили, просто одни умные люди вслед за радио, телефоном и телевизором придумали компьютер; другие хорошие и умные придумали интернет, а мои добрые соотечественники присобачили к нему сайт «Одноклассников» и вот теперь, по просьбе одного из них, я выискивал старую фотографию первого выступления нашего ВИА «Цветные рифы» на школьной сцене в восьмом классе. Я не знаю, есть ли у зарубежных жителей подобные сайты? Судя по их фейсбукам и твитерам, «это вряд ли», как говорил товарищ Сухов. Я не великий дока в англицком языке, а то бы слазил, конечно, и посмотрел. Просто русский человек зациклен на обществе и на братстве. Сначала, это было школьное и дворовое, потом студенческое братство. Потом у кого как. У кого гаражное, у кого рабочее, у кого производственное или, как сейчас модно говорить, корпоративное. Хороший день пятница. Располагает к философии. И не только под пиво. Один знакомый немец, впервые побывав в России, не переставал удивляться: - Всё-таки вы, русские, странный народ. Во всём мире тяжёлым днём считается пятница, а у вас понедельник. Когда мы это поймём, мы, наверное, тоже станем русскими? - Нет, Вернер, - помнится, ответил ему я. - Для этого надо дышать этим воздухом с рождения, с первого крика и понимать, чем ты дышишь. Многие так и не поняли. Оттого и свалили. И к вам в Германию тоже и теперь, поди, так же недоумевают: почему не можем забыть? Вроде уехали, вроде расстались, открестились и даже постарались выбросить из памяти, а что-то гложет, не пускает, что-то не даёт отрешиться полностью. Понимания нет, а тяга осталась. Она пройдёт у их детей, когда они с первым криком глотнут вашего воздуха.
Я переполз с пивом на диван. Фотография наконец-то нашлась. Это был новогодний бал. Все наши девчонки «а-ля Наташа Ростова» в длиннохвостых белых бальных платьях с обалденными великосветскими причёсками. И мы, четверо разгильдяев с гитарами, в клешах с вшитыми разноцветными клиньями, тёмных очках и длинноволосых париках, которые мы целый месяц до нового года клеили из ниток. Воспоминания всплывали в памяти сами собой.... ....................................................................................................................................................................................
Поезд шёл в Самару. Вечерело. За окном пробегали заснеженные сосны, то вплотную приближаясь к полотну дороги, то словно испугавшись грохота поезда, стремительно отскакивая в стороны и тогда навстречу робко и осторожно, выходили покосившиеся тёмные домишки какой-нибудь деревеньки. Солнце, сквозь морозное марево, казавшееся огромным красным диском, уже на четверть скрылось за дальним лесом. Снег на лапах проносившихся сосен приобрёл багряный оттенок, тени удлинились и почернели.
В вагоне заметно потемнело, но свет никто не торопился включать. Как я оказался в переполненном плацкартном вагоне этого поезда я не осознавал. Сидя в самой середине на боковушке, опершись локтями на столик, я смотрел в окно на медленно опускавшееся солнце. Знакомые запахи варёных яиц, дорожной курицы вперемешку с креозотом, лёгким дымком из топящегося титана, и конечно, чьих-то носков, абсолютно не раздражали. Напротив, вызывали в памяти воспоминания о студенческой юности в стройотряде проводников. Страсть к путешествиям толкнула тогда меня на работу именно туда, причём на три лета подряд. Работать в плацкартном вагоне мне нравилось больше, чем в купейных. По ночам, когда угомонившиеся пассажиры закрывались в своих клетках, вагон становился чужим и холодным. В плацкарте всегда ощущалось биение жизни и твоя сопричастность и переплетение своей судьбы с судьбами других.
Я всё сидел, глядя в окно, и не понимал, что мне нужно в Самаре. Ноги упирались в небольшой жёлтый чемодан под столом. Я знал, что это мой чемодан, но абсолютно не представлял, что у меня там лежит. В голове чётко обозначилось, что Самара конечный пункт, хотя железнодорожное прошлое подсказывало, что с востока нет ни одного поезда с конечной остановкой в этом городе. Внезапно, неторопливый гомон разных голосов, бормотание вагонного радио, чей-то смех, вся та какофония вагонных звуков начала как бы отдаляться, четким оставался только перестук колёс. Я оторвал взгляд от окна. Вдоль вагона, придерживаясь за поручни купе, ко мне шла она... Наташка. Первая красавица нашей школы. Моя первая любовь. Я узнал её сразу, несмотря на короткую стрижку. Иссиня-чёрный девчачий «конский хвост», который она носила в те далёкие 70-е, сменило строгое «каре». Но в остальном всё осталось прежним. Не та задорная курносая весёлая и одновременно загадочная девчонка, конечно, а яркая, взрослая и совершенно по-другому красивая женщина. Она медленно приближалась ко мне, покачиваясь в такт движению поезда.