— Вполне возможно. Мы ж не знаем, сколько у них летающих тарелок. Потому должны приодеться в местную одежду. Своего рода камуфляж. После ужина, товарищи сержанты, пойдёте по очереди в охранение. Но, прежде чем идти к кастеляну, надраим сапоги. Есть у меня заначка — банка гуталина. А первейшая задача: раскидать завалы сгоревшей избы и спасти то, что ещё можно спасти.
Шестая глава О призраке любви
В безвременьи возможен лишь призрак любви
Афоризм капитана Белова
Шевалье Ивана они узрели издалека. Увидели и ратников, что скакали по дороге к тауэру Никлотовых.
Хозяин башни выходил из портала притвора, пристроенного к башне. Портал имел характерные черты архитектурной готики: некую устремлённость линий ввысь. Да и вся башня, построенная неведомыми каменщиками, стремилась вверх в согласии с готическими канонами. Шевалье, очевидно, с нетерпением поджидал возвращения сына, выглядывая из какой-нибудь бойницы башни, и вышел встретить его. Когда кавалькада въехала во двор, шевалье — в который раз?! — приложился к баклаге.
«Какой же он неуравновешенный! Скорее всего, все рыцари здесь такие. Вечно пребывают под градусом, пьяницы» — такие думы посетили Белова, направлявшегося со товарищами по оружию к шевалье Ивану, или примерно этакие; он поймал себя на чрезмерном употреблении матерщины и, осознав сиё, решил: все его внутренние речи надлежит фильтровать, дабы изъять из них лексику, от которой покраснели бы читательницы будущей книги о похождениях бравого воинства. Рядом с прекрасными любительницами изящной беллетристики и изощрённой страсти он дышал всегда весьма не ровно, и, вспоминая о своих знакомствах в библиотеках и последующих приключениях, с сожалением предполагал, что отныне и навсегда лишён удовольствия от общения с начитанными красавицами. Одно из слов, выплывшее из потока размышлений, навело его на иные мысли — и командир вобрал воздух в лёгкие в тщетной попытке разорвать или погасить нехорошую цепочку ассоциаций и воспоминаний, что вдруг загорелась подобно бикфордову шнуру, — и что-то взорвалось внутри него: — «Предполагал?.. Да, предполагал, что история не может иметь сослагательного наклонения! Кто-то возомнил себя умнее всех! Кто-то изыскал возможность играть с прошлым и изменить историю по своему разумению! Кто-то поставил на Папу римского! В этом уже не сомневаюсь! А ведь та чертовка из их среды! Но, судя по всему, имеет своё мнение… Вряд ли она возлагала на нас особые надежды. Могла ведь сказать, задачи поставить… Вывод такой: не чертовка она, не ангел, а хулиганка! Да'с, не добраться нам до ихней базы… "
Голос шевалье Ивана прервал рассуждение капитана «о людях в сером».
— Сказывай, Иванка, как съездил?
Вести, доложенные сыном, как показалось капитану, оглоушили отца.
Лик шевалье был ужасен. Глаза гневны. Его сын вернулся с недоброй вестью: не приедут соседи-вилты на пир. Более того, до всех уже дошло слово короля Гарольда, объявившего Ивана Никлотова врагом Англии, и они знаться не хотят с бывшим тэном Вилтшира. Согласие дал лишь ближайший сосед, некий варин Уилфред, сын Тетерова. Отец-то его ушёл со своим воинством сражаться с рыцарями Бастарда, а Уилфред Младший обещался не мешкать, навестить и попировать с незабвенными друзьями.
Ратники, сопровождавшие Иванку, спешились и повели коней на поводу в конюшню, а шевалье излил бранную речь, обозвав вилтов «лютой стаей волков». Удостоив сира капитана взглядом, велел сыну отвести «княжичей с Каменных гор» к кастеляну. Капитан усмехнулся: молодец, Никлотович! Так держать! Быстр шевалье умом: признав в пилигримах воинов и поверив бывалому солдату-принцу, он логично подумал, что не может принц служить рядовым людям, и из грязи, в которую сгоряча втоптал горцев, произвёл их в княжеское достоинство.
— Кто такие варины? — спросил Копылов, по привычке разведчика оглядывая всё вокруг и с прищуром глаз оценивая идущего впереди него сына шевалье.
— В Киеве их варягами зовут. Так ведь, Иванка? — командир переадресовал вопрос сыну шевалье.
Охотлив оказался Иванка до больших речей. Молод ещё!
— Верно. Сюда варины с англами пришли, а в Новгород да Ладогу они с дружинами русов подались. А у нас в Англии, на нынешних землях данов — в Данелаге — даже река Варинг есть. Там когда-то, до нашествия данов, прадеды Тетеровых жили. Мы с варинами всегда дружны были и будем. Абодриты своего не упустят! А потому наши сородичи не только в Англии, но и в Новгороде укрепились.
К башне, с противоположной от сгоревшей гостевой избы стороны, примыкал дом, выстроенный из камня. По словам Иванки, пиршественный зал располагался на втором этаже дома. Туда-то всем и следовало прибыть.
Якун, управляющий хозяйством и замком, подобострастно склонил голову в ответ на ироническое приветствие «княжича» Белова:
— Здорово, хер кастелян!
Есть некая прелесть в языке немцев, и русскому иногда доставляет большое удовольствие по-немецки назвать неприятного ему господина хером. Иванка, препроводив «княжичей» к Якуну, побежал по своим, видимо, весьма срочным делам, а кастелян, схватив связку огромных ключей, предложил следовать за ним и довёл компанию до просторного помещения с большими сундуками. Гулкое эхо вторило их шагам. Разведчики — не пехота! Потому-то бойцы Белова, по его строгому указанию, давным-давно разжились яловыми сапогами. Их поступь по плитам коридора и помещения была мягкой; эхо сопровождало стук от набоек к подмёткам сапог бывалого солдата.
Сундуки, обитые железными полосами, запирались большими замками, и каждый замСк по форме был похож на зАмок. «Мир готики: всё — штучно, всё — уникально, всё — со стрельчатыми линиями, всё — наивно, но устремлено к идеальному раю, иже еси на небеси. Всё — потрясающе, но устроено на большом обмане. Как, впрочем, и повсюду. Везде жизнь устроена на обмане. Если верить семейному преданию, что батя мне рассказывал, остров наших предков был последним островком здравомыслия и справедливости» — с такими крамольными мыслями командир разглядывал сундуки и одеяния, выкладываемые кастеляном. Узрев роскошные одежды из бархата, он поморщился и спросил управляющего:
— Скажи-ка, Якун, холодно ли у вас зимой?
— Холодно, княже, холодно! — заискивающий голос кастеляна, готового согласиться с любыми словами грозного воина, также прозвучал как своего рода эхо: скорее всего, подобострастие кастеляна — результат беседы с хозяином дома Никлотовых.
Все плащи из бархата, подбитые мехом, были тёмно-красного цвета. Длинные, почти до колена блузы с широкими рукавами, которые на языке Якуна именовались как блио, не отличались по цвету. Достал кастелян и большие береты из бархата цвета переспелой малины.
— Хер Якун, неужто у вас нет плащей другого цвета?
— Мой князь не носит корзо иного цвета.
— А что князь Тревы зимой одевает? Под броню?
— Дак, как и все, — телогреи.
— С них и начнём.
Кастелян с недовольной миной на лице открыл ещё один большой сундук с телогреями из тёмного сукна. Изнутри каждая пара телогреев, подбита овчиной, и — не трудно сообразить — были они не хуже ватных армейских телогреек и штанов. «Удачно, что шевалье из богатырей! Даже Копылов сможет натянуть его поддоспешник на себя» — с этой мыслью капитан окинул сержантов внимательным взглядом и приказал:
— Нам зимой не на печи сидеть, а воевать. Всем одеть телогреи, блио и плащи. Время не ждёт!
Копылов, выбрав для себя наибольшую по размеру пару телогреев, воскликнул:
— Тесновато! Но сойдёт.
Пяти минут не прошло, как бойцы преобразились: чисто выбритые, пахнущие одеколоном, что был изъят вместе с картой стратегических объектов у немецкого офицера, в начищенных до блеска сапогах, в красных одеяниях поверх телогреев — любо-дорого смотреть на них! Глянул командир и на себя: поверх блио он надел портупею с кобурой. С одной стороны, привычно; с другой стороны, наглядно: ТТ в кобуре был всего-навсего символом власти. На вопрос Белова, довольны ли князья-бояре новой зимней формой одежды, они хором гаркнули: «Так точно, таащ капитан!» Сержант Копылов не преминул добавить: