Монахи миновали какой-то портик — и Алесь увидел ряд лавок, в которых продавали манускрипты, поделки, письменные принадлежности, папирусы и пергамент. Козьма стал перебирать разрезанный на листы пергамент, выискивая наилучшие из них, а хромой монах остановился у соседней лавки, разглядывая шкатулки из дерева и слоновой кости. Хозяин Алеся наскрёб мелочь, заплатил за два листа пергамента, и дал знак рабу следовать за ним.
Какой-то камушек оказался под ногой, и босый раб, наклонившись, поднял его. Ему хватило мгновения, чтобы ввести ромея в состояние гипноза. Продавец спросил:
— Дэка?
Немой покупатель кивнул головой, взял протянутый ему десяток листов пергамента и вручил ромею камушек. Сиё платёжное средство незамедлительно было положено в большую шкатулку, а покупатель незаметно исчез из поля зрения продавца. Догоняя монахов и отойдя шагов на пять, он кивнул застывшему продавцу, и тот, очнувшись, стал выискивать кого-то в толпе.
Как-то в тёплый весенний денёк он продемонстрировал радимичам некоторые из обретённых им способностей. Можно было бы рассматривать их как нежданную компенсацию за изгнание и перемещение из своего мира, но Алесю такая компенсация мнилась совершенно недостаточной, и одно время он подумывал покончить с собой, но признал эту мысль малодушием. Накатывали, да ещё как накатывали порой приступы депрессии! Способность гипнотизировать людей выявил за время общения с хозяйкой и кузнецом. В такой же мере его поражала обретённая способность к быстрому усвоению языка: за три месяца он сносно овладел наречием радимичей. Но более всего, его изумляла способность вспоминать то, что он когда-то читал или учил, да подзабыл. То, что он совершал в шутку, выступая как циркач, а вернее, как скоморох, выспрашивая у молодых парней под гипнозом забавные подробности их любовных похождений, вызывало ожидаемое веселье, но, вместе с тем, породило неприязнь со стороны наблюдавших за ним радимичей. Позже они почему-то уверовали, что именно пришелец накликал набег степняков, и Алесь в благородном порыве предпочёл разделить с радимичами судьбу. Решил доказать свою непричастность. Мог, конечно, убежать от хазар. Один молодой радимич, сын кузнеца, утёк в пути тёмной ночью безо всякой магии. Эх, мог бы сбежать здесь, в Царьграде! Но злой и вредный радимич, увидев, что чужак, накликавший беду, перерезает верёвки, сидя внаглую рядом с хазарами, поднял хай, и пришедшие в себя хазары, позвав других на помощь, отметелили Алеся. Успей он перерезать верёвки, результат, возможно, был бы в его пользу.
Монастырь Святого Космы с храмом, кельями, больницей, эргистариями, садом и огородом отгородился от внешнего мира высокой стеной. Киновия или обитель монахов никоим образом не являлась общежитием в том смысле, который предположил Алесь. Не было здесь общих трапез: божьи люди жили, готовили, завтракали и ужинали раздельно. В келье его хозяина ниша напротив красного угла с образом Святого Космы была отведена под кухоньку и кладовую с провизией. Дневной свет в келью проникал скудно, но под единственным оконцем было достаточно светло, и там стояло некое сооружение из дерева типа столика или бюро.
Хозяин кельи почему-то не перекрестился, в отличие от раба, осенившего себя крестным знамением при первом же взгляде на икону. Уважение проявил! Наполнив кувшин водой из металлической ёмкости, потемневшей снаружи так, как со временем темнеет серебро, Козьма молча поставил кувшин на стол перед рабом и, достав из сундука некую холстину, вышел вон. Вскоре вернулся, притащив на горбу матрас из холстины, набитый сеном. В келье была лишь одна деревянная кровать, и хозяин, бросив матрас на пол, изрёк:
— Спать будешь на полу. Завтра на весь день ухожу за травами. Скидывай-ка хитон и укутайся в простыню. В баню пойдём.
— Хотел бы сбрить бороду, — сказал Алесь, а в ответ на недоумение во взгляде хозяина добавил, коснувшись кровоподтёков: — Быстрее заживёт.
Хозяин, не проронив ни слова, выдал ему остро заточенный широкий нож и маленькое, но изрядной толщины стеклянное зеркальце, обрамлённое в бронзу.
— Зеркала у вас в Царьграде делают?
— Нет, в Александрии. Что ты царьградом называешь?
— Константинополь. Город цесаря, а потому русские Царьградом его прозвали.
Раб живо скинул рваньё, засунул листы пергамента под матрас и обмотался простынёй. В бане при монастырской больнице он увидел широкие скамьи из мрамора, лохани, фигуру Святого Космы, созданную неизвестным художником из тысяч гармонично сочетающихся камешек мозаики на стене, и два небольших бассейна, в которых, увы, были только лужицы водицы на мозаичном дне.
Из соседнего помещения хозяин притащил бадью с тёплой водой, выдал обмылок и, наказав смыть грязь, ушёл за мазями.
Человека можно лишить буквально всего — и тогда он понимает ценность простых радостей, а потому мытьё головы и тела после всех мытарств, хождений и злоключений казалось Алесю дивным событием. Раза два он порезался при бритье. Ощупывая чисто выбритый подбородок, он был на верху блаженства. Но наибольшее блаженство он испытал, когда травник обильно нанёс и втёр в его кожу чудодейственную мазь и щедро промыл какой-то жидкостью заплывший глаз.
— Во дворе не спрашивай меня ни о чём, — оповестил травник, — обетом молчальника связан. Устал от братьев. Посиди-ка пока, дай мази впитаться. А я ополоснусь.
Уже голый, он вернулся с наполненной бадьёй. Намыливая тело, повернулся спиной к Алесю, и тот увидел на спине божьего человека следы от кнута, причём рубцов и бугров было множество.
— За что же ты, Козьма, пострадал так? Что за звери хлестали тебя?
— За побег. Служил некогда в армии стратига Агеласта. Могли и казнить, да вот повезло. Агеласт и ныне мой патрон. Не забывает меня.
— Сколько лет ты монашествуешь?
— Десять, а до этого пять лет в рабстве да в армии пребывал. Там тоже людей исцелял. Приспел, Алесь, ты в самую пору. Отныне ты не раб, а помощник мне. После исцеления будешь вспомогать. Завтра, в моё отсутствие, вотрёшь мазь и промоешь глаза. Оставлю снадобья на столе. Во двор выходи лишь за водой да по надобности, — у монаха во взоре проклюнулось любопытство, и он повторил самый первый вопрос, что задал ещё на рынке: — Кто же так искусно зашил тебе рану на животе?
— Не знаю его имени. Зашил ладно, — полюбовавшись почти незаметным швом и подумав, что ненужное многознание доставит целителю многие печали, добавил со вздохом: — Отблагодарил его.
Целитель же продолжил дознавание:
— Речь твоя необычна. В какой земле твой род проживает?
— С запада я пришёл.
— Ходил ещё юнаком с моим наставником по нашим городам и селищам, — целитель усмехнулся, — встречал абодритов, велетабов, варинов, поморян и иных, но несть там народа, что речет такие глаголы. Вижу, ты такой же молчальник. Будь по-твоему. Пожелаешь — поведаешь.
Монах облился напоследок водой из лохани и, обмотав себя простынёй, велел рабу, возведённому в ранг помощника, одеть принесённые сандалии и следовать за ним. Без единого звука указал на удобства во глубине двора и колодец неподалёку от огорода.
В келье помощнику было выдано бельё, брюки, ряса, подрясник. Всё — чёрного цвета, всё — из шёлка или тонкого льна. Впору оказались и сапожки из кожи. Хозяин по комплекции особо не отличался от помощника.
Пришёл запыхавшийся хромец и уже одобрительно взглянул на вселившегося в келью раба в чёрных одеяниях. Хохотнув, о чём-то коротко сказал целителю. Хозяин спешно покидал склянки и иные вещи в кожаный мешок. Дав помощнику наказ самому приготовить ужин, исчез до позднего вечера.