— Да вот Юрка, почитай, лето и осень мельницу нашу пользовал, а ноне отнекивается от долга. Говорит, барон всё забрал.
Белобрысый, малый росточком Юрка, одетый в латанное подобие кафтана, белёсый из-за въевшейся в него муки, взирал исподлобья.
— Много ли должен? — спросил Чарльз.
— Так шесть мешков муки.
— Но то поклёп! Пять мешков! — возразил Юрка. — Но смогу отдать только два мешка. Я человек подневольный, но правдивый. А в суд подавай! Там с моим бароном будете судиться.
— Ах ты, курат! Не верю, чтоб у тебя мука где-нибудь на хуторе да не припрятана, — Устинья в присутствии англичанина поубавила пыл.
— Но я не обманываю…
Юрка, любивший начинать каждую фразу словечком «но», разом смолк, увидев растопыренную ладонь англичанина. Чарльз, остановив этим жестом перебранку, объявил:
— Обойдёмся без суда. Твой долг, Юрка, я отдам Кузьме. При одном условии: отработаешь без оплаты на моей новой мызе.
— Опять камень ломать? — спросил Юрка.
По рекомендации Кузьмы, прошедшим летом он себя уже проявил как подрядчик, а набранная им ватага чухонцев наломала известняка более, чем достаточно для новых домов, что строили шотландцы под Ревелем и на новой мызе.
— Лес валить будешь. Как выполнишь ту работу, что завтра укажу, так и отдам твой долг Кузьме. А потом, если твои люди будут хорошо работать, оставлю их. Лес там большой, работы хватит до весны. Завтра с утра поедем. Коня твоего, надеюсь, барон не забрал?
Юрка хитро осклабился.
— Но конь же не мой! Барон знает о том.
— Меня, Юрка, ты не обманешь. Я не Кузьма и не барон. Или ты не убедился в этом при расчёте за камень?
Юрка, подобно русичам, почесал затылок. В том, что «английский лис» его надул, Юрка не сомневался и с обидой жаловался Кузьме о недоплате: англичанин не заплатил за целую гору наломанных камней, доставленных на место новой мызы. По мнению Юрки, камень лишним не бывает: сгодился бы для ограды иль для берегового причала.
Окно горницы смотрело во двор. До вселения Чарльза оно было наглухо закрыто ставнями. По распоряжению эрла, ставни открыли при его вселении и с тех пор не закрывали. На бюро, придвинутом к оконцу, — амулет покойного учителя и несколько измятых газет, издаваемых в Москве некогда как «Ведомости», а в славное текущее время как «Экстракт» и забытых Зотовым в доме барона Толля. Барон без сожаления расстался с ними: по-русски он не читал, хотя вполне сносно мог объясняться в разговорах с комендантом города. Эрл, а отныне граф Колыванский нашёл листок «Экстракта» в стопке газет и вырезал из газеты короткое извещение.
Оно косвенным образом напомнило эрлу его первый пиратский подвиг и взятие свейского торгового судна с зерном на борту. Часть зерна он продал оптом, а часть хранил в новом поместье, и там же, в бухте стоял вмёрзшее в прибрежный лёд его первый приз. «Легко его взяли — легко отдадим Петру» — этак подумал граф, с любопытством перечитывая газетную заметку. В ней не было упоминания о его пиратском рейде в балтийских водах, но упоминались корабли с хлебными запасами. Заметка гласила:
«Iзъ СТЕКХОЛМА декабря въ 9 день.
Моровое повѣтрие перестаетъ, что напредь сего въ недѣлю 2000
человѣкъ умерло.
А нынѣ токмо по 300 по 400 умiраютъ.
Королевскiй дворъ и сенатъ еще въ iныхъ городѧхъ пребываютъ, изъ
стекхолма нiчего не прiвозятъ, однако водяный ходъ свободенъ, i iзъ
померанiи нѣсколько караблей съ хлѣбными запасы туды ждутъ, въ
которыхъ велiкое лiшенiе есть.»
Чарльз вырезал заметку и спрятал её в потайной карман…
— Вот, Государь, — сказал он мне, протягивая пожелтевшую вырезку из газеты, — Напоминание о днях минувших. Сергий Фёдорович учил меня по своим правилам. До прибытия в Россию я был уверен, что грамотно пишу по-русски.
Роскошный камзол Чарльза казался мне вычурным и годным разве что для сцены. Бывшему графу взгрустнулось, его веки задёргались, и слеза, явно не театральная, скатилась по его щеке.
— Мы все грустим по Ирию.
— У меня там осталась жена. Никто не знал, где она.
«Чарльз, как видно, сентиментальный парень,» — думал я, играя с «брелком», вытребованным у бывшего эрла в первую нашу встречу. Его слёзы навели на меня грусть-тоску, но она не была связана с Ирием: наши встречи и беседы были прерваны неприятными событиями.
Весь последующий день ушёл на решение тактических задач. Весьма неприятных.
Не удивительно, что меня терзали мрачные предчувствия по поводу судеб западных славян. По прибытии в стан новоприбывших пиратов-корсаров, я выдал задание сателлиту сменить стационарную позицию. Сателлит, зависнув над княжествами ободритов и лютичей, регулярно передавал картинки окрест лежащих земель. Наихудшие опасения подтвердились: вчера утром узрел большую армию рыцарей и кнехтов, ведомую монахами. Их передвижение ясно обозначило цели: княжество лютичей. Загадка лёгкой победы немцев над ободритами выяснилась: в куче трупов отыскали лазерную пушку, аналогичную тем, что мы нашли в арсенале странницы Живы. В армии крестоносцев, идущей на лютичей, один из монахов, весьма горделивый, ехал верхом в окружении братьев. За его спиной, на двух заплечных ремнях, поблёскивал ствол пушки. Со стопроцентной уверенностью можно было бы оплакивать лютичей.
Меня удивило ещё одно обстоятельство: наверняка, известие об уничтожении первой армии дошло до правителей немцев. Часть воинства скрылась от моего мстительного огня, и я не стал их преследовать. И времени прошло достаточно… Кто же послал новый полк на вероятную гибель?
Особого труда не составило — разгадал эту тайну. Поведение «монахов» и их пренебрежительное помыкание рыцарями выявило скрытые пружины, приводящие в действо армию немцев. Принцип ясен: церковь их ведёт, и церковь побеждает. Трепещите, поганцы!
Скажите на милость: вам бы понравилась роль палача?..
На месте побоища не оставил ни единой живой души, кроме одного раненого монаха. Изъял пушку. Мои воины усадили бледного от потери крови монаха рядом с собой в отсеке флайера, и мы полетели на юг, в сторону Рима. За горами, отделявшими итальянские города от немецких земель, увидели множество лагун и городов. Наибольший из них, конечно, Венеция. В здешней Венеции все дома, облицованные чёрным мрамором, придавали городскому облику зловещий вид. Цель нашего полёта была иной — город Рим. Над Римом господствовал чёрный замок, подобный нашему в Уралграде. Верхняя площадка замка была захламлена донельзя, и о посадке пришлось забыть. Лишь один служитель церкви осмелился выползти на площадку. Вот ему мы и сбросили наш живой груз. Раненый монах, отчаянно пискнув, свалился на кучу мусора. Наши мужики, как один, молча погрозили кулаками церковному служке, вышедшему встречать нас. Тот с открытым от изумления ртом смотрел на хмурого воина, слетевшего к нему аки ангел. Вручив служке грозное послание Папе римскому, «ангел» без крылышек взлетел на борт флайера, влекомый подъемной силой пояса-антиграва.
На прощание совершили облёт. Впечатление город не произвел. Ни величавости, ни одного грандиозного здания, за исключением чернеющего на холме замка.
На меня накатила безмерная усталость. Возмездие было совершено, но моя психика при виде множества трупов пришла в расстройство. «Тебе нужно отдохнуть,» — шептал я себе.
Смутно помню, как долетел до замка божественной Кали. Думаю, все в отряде переживали нечто подобное. А потому личному составу был отдан приказ: отдыхать. И я сам последовал своему приказу. Сон для души целебен.