Так они стояли ещё несколько минут: владелец тауэра — в горе и раздумье, бывалый солдат — в досаде на себя и с обидой на капитана за то, что тот объявил его дубиной и дурошлёпом, а сам капитан как шахматист в миттельшпиле — в ожидании возможных вариантов на поле игры.
— Fortuna adversa amicis fidendum non est [6]. - произнёс шевалье. Произнёс вполголоса, для себя, так что вряд ли он щеголял знанием латыни или собственной памятью. Капитан вопросительно взглянул на рядового Геруа. Тот, вероятно, повторял услышанную фразу, беззвучно артикулируя каждое слово.
— Латынь не знаю, но смысл уловил. Смысл в том, что нельзя никому доверять в роковых обстоятельствах, то есть, когда фортуна повернулась задом.
Услышав слово «зад», командир гвардейцев поморщился, и у него ещё раз мелькнуло подозрение в том, что Швейк у Гашека и его бывалый рядовой — одного дуба жёлуди.
— Как по-французски «рок» или «судьба»? — спросил он бывалого солдата-переводчика.
— La fatalitИ.
— Шевалье, — спросил капитан, — ты говоришь о какой-то фортуне, или ты имеешь ввиду la fatalitИ, что наш толмач толкует как «судьба»?
— FatalitИ? Судьба? Не сказывал я сих слов, — шевалье вновь задумался, — Но сии слова не в бровь, а в глаз. О боже, реки мне, пошто моему роду выпала чёрная судьба? Пошто саксы и франки Карла пришли в Треву? Пошто мы как изгои носимся по свету? Пошто нет конца этой череде несчастий. Куда править мой чёлн?
Шевалье адресовал свою речь не иконам (вероятно, по причине отсутствия таковых в зале), а громадному гобелену с быком, тем же самым, что и на штандарте. Опершись рукой о стол, он сел в кресло и жестом пригласил залётных чужаков присесть. Досадуя на тётку Агафью, капитан на секунду почувствовал себя закоренелым двоечником, поднял правую руку как школьник и спросил:
— О какой Треве ты молвил?
— Откель ты родом, гой еси добры молодец? — по тону вопрос должен был бы звучать иначе: с какого дуба ты свалился?
— Мы-то все с Каменных гор. Не слыхал?
— Отчего ж, слыхал. В Киеве сказывали про дикие края и Каменный пояс. Стало быть, далеко залетели. Трева — княжество моих предков. Карла Великий отвоевал те земли и наш город. Двести лет, нет, даже боле, мои предки и я — князья без княжества.
— Так где та Трева?
— На Лабе. Ныне то город Хамбург.
— Гамбург?
Князь без княжества кивнул головой.
— Мудрые русские люди сказали: нельзя объять необъятное. Всё зло, что творится в мире против русичей, нам не одолеть, но ежели есть задача по душе и по силам, так почему бы не побороться да защитить русичей и все славянские народы. Желаешь ли, князь, вернуть своё княжество?
Судя по мимике Ивана Никлотова, он готов был хохотнуть при виде двух придурков, но сдержался.
— Желать-то желаю. Мыслю, пустое ты слово изрёк. Трева тебе неведома, как неведомо и то, какие стены у Хамбурга и сколько городов, замков и башен на бывших землях нашего княжества. Мы же ещё не выпили и не опьянели, чтобы этак-то хвастать. Глаголишь, что руйсичей будете защищать? И абодритов? Иль лютичей? А от кого? Словен от лютичей или лютичей от словен? Они там, что ни лето, ходят стенкой друг на друга. Ежели нас собрался защищать, так мы, словене, кого хошь сами защитим аль обидим.
— Всех, князь, всех. От немцев.
— А с какой стати от немцев? Слышал, что ныне князь Годеслав в большой дружбе с саксонским дюком, и водят они сообща абодритов и саксов в битвы, — князь усмехнулся: — Видел убиенных вами и могу вообразить: захватите Хамбург — и на вас навалятся — саксы с левого берега, а русичи — с правого. Те самые, которых собрались защищать. Вот про Каменный пояс ты мне поведал, а скажи-ка, как тебя именовать, Иван Белов?
Белов ухмыльнулся.
— Разве не слышал? Мои ко мне обращаются как к товарищу. А звание моё — капитан. Капитан Иван Белов.
— Слышал. Значит, 'таащ' по-нашему сэр или сир.
— Так точно, шевалье.
— Скажу тебе на трезвую голову, сир Капитан. Полно баять пустое! Забудь про словен и Хамбург.
— Э нет, шевалье. Покажу да объясню тебе то, что было мне поведано, — «сир капитан» метнул сердитый взгляд на рядового, сидевшего тише воды да, как говорится, ниже травы, — Сиё тайна. Даже мои люди не знают о том.
Вытянув из планшета атлас, он открыл его на том развороте страниц, где коричневым цветом была показана Германия.
— Взгляни, шевалье, и найди земли словен. Для ориентировки скажу: вот Дания, это Англия. По-немецки можешь ли читать?
— Слов у тебя непонятных много. Читал я разные граматы саксов, их-то мне легше понять, чем тебя, хоть ты, вроде, по-руски речешь, — пробурчал шевалье, изучая карту.
Он шевелил губами, читая про себя названия, напечатанные по-немецки, и, видимо, что-то дошло до его сознания.
— Пошто Мекленбург, пошто Шверин? — он ткнул пальцем в карту, — Здесь Велицегард, а здесь Зверин должен быть!
— Немцы переименовали.
— Как они посмели!
— Это ж их земли, немецкие. Всё, что коричневым цветом показано, — всё это Германия.
— Где же княжество словен. Где Вендланд?
— Слушай же, что мне было поведано, — капитан шёпотом вещал шевалье о «тайном» знании, которое всего-то навсего включало сведения, сказанные ему давным-давно отцом братьев Вилковых, любителем истории и тайным язычником: — Ныне 1066 год от рождества Христова. Через сто лет, ежели ничего не предпринять, саксы и даны захватят земли абодритов и лютичей. Вырежут народ. Обрюхатят и онемечат тех немногих, кто сможет схорониться и выжить. Разорят и сожгут храмы на острове Буяне. А вина во многом — на князьях словенских. Кое-кто из них принял христианскую веру, да не спасло это от нашествия. Ваш Гарольд тоже христианин. Разве это помешало рыцарям Уильяма вторгнуться в Англию? Как ныне Папа римский благословил Уильяма, так и в будущем Папа римский благословит немцев на крестовый поход против твоего словенского народа.
По выраженью лица шевалье, уткнувшегося взором в карту, трудно было понять, постиг ли он смысл сказанных слов. Капитан уже неоднократно замечал, что шевалье Иван иногда мгновенно воспринимал смысл речей залётных чужаков, а иногда не улавливал того, что они ему вещали. А потому, помедлив, гвардии капитан добавил:
— Тебя как христианина, вряд ли волнует чёрная судьба твоего народа?!
— Волнует! Но твоя карта врёт! Не верю твоим сказкам.
Шевалье с пренебрежением бросил атлас капитану, встал и направился к камину. Тихо звякнула его кольчуга, когда он шуровал длинными щипцами в камине. Выпрямился, бросил щипцы. А затем три раза ударил в колокол — и по его сигналу в зал ввалился кто-то из слуг. Из словен, потому как хозяин наказал ему по-словенски:
— Найди гостя Болеслава, что намедни воротился, и тащи его сюда.
Картинно подбоченившись, рыцарь уставился на гобелен и заговорил, но не с капитаном, не с богом, а с предком:
— Нет у вас забот в ирии, и ты, буй тур Никлот, смотришь на нас, сына и внука твоего, безучастно. Жизнь меня, ререга, несла чрез поля широкие, чрез моря глубокие. Не хотел быть белой вороной, а летал как ререг, подобно Годеславу, Изяславу и другим князьям-христианам. От волхвов отвернулся. У смертного одра жены увещевал меня епископ, призвал бить неверных, сказывал, что христиане — братья. Розмыслы мои давно смущают душу. Кругом зрю одну лишь лжу. Дай, отче, знак! Кому мне кланяться земно? Быть ли мне в римской вере иль очистить душу да принести жертву Перуну?
В наступившем минутном молчании каждый думал о своём. О сокровенном.
Из глубокого омута памяти капитана Белова всплыли образы отца и его задушевного друга Вилкова Володимира. Слово «ререг», что слетело с уст шевалье Ивана, казалось бы совершенно забытое слово, Вилков старший упоминал в присказке к сказке о закатных землях и разъяснял, что хоробрые словене называли себя ререгами иль рерьками, то бишь, соколами. А сказка, что он рассказывал детворе, была о Финисте-ясном соколе… Сладкие воспоминания были резко прерваны вопросом шевалье, взиравшего на капитана с недобрым прищуром глаз: