– Птеродактиль ты, – педагогически прошептал я и громче добавил: – Стоило ехать пятьсот километров: тупее рожи я у тебя не видел.
– Представляешь… Всюду чисто. Зато, – указал на синеватого Витю, у того в пакете пластались два крысенка: один всмятку, другой еще подергивался, каждым движением комкая парню лицо. – На моих глазах…
Я задрал голову: ну потолок. Трещины ползут от ламп. Не так и заметны. Буркнул:
– Вскрывай пол.
С лифтером я обнюхал всю шахту и на двадцать пятом, последнем, этаже выскреб из бороздок под дверьми крысиный помет. Опять самое раннее – прошлогодний.
На крыше – зачем? – уселся на просмоленную вентиляционную дыру. Закрывал глаза, когда дуло в лицо, когда нет – глядел поверх домов, за дорогу, влево от элеватора, там – лес за полем, за желтым цветом.
– Все плохо? – посочувствовал старик Ларионов. Он говорил о гостинице: – Вы угадали: долго строили. Сам Мокроусов не дожил. При нем этажи подняли, общий рисунок, а отделали – уже его не было. Без вести пропал. Семь лет уж. Я думаю, уехал. Знаете, забываются старики, попал на вокзал, в вагон занесло, не помнит ни имени, ни адреса. Xoть у нас, не так много поездов. Два своих. Летом самое большое – пять проходящих. Поздновато хватились, некому искать. В единственном числе доживал. Так представишь, заслуженный архитектор Советского Союза помер без имени в какой-то богадельне. Что характерно, Алексей Иваныч рисовал гостиницу чуть иначе: на крыше спаренные полукруглые башни. У фасада углы подрезать, оштукатурить гранитной крошкой. Над подъездами – золотистый рельеф на ярком таком, пламенном фоне. Как на знамени. Рельеф «Русское оружие». Но мысль его сохранилась: величие – этажи ввысь, демократизм – зал заседаний амфитеатром. Демократизм и величие. Собственно, венец его деятельности. Всю жизнь я при нем. Сам какой я архитектор… Назначенец! Под гостиницей земля, что характерно, крысиная. Я глядел довоенный план: бойни мясокомбината.
Домой. Лифт выпустил меня. Прямиком в санаторий. Я не оборачивался на размашистые, властные каблуки, пока не догнали.
– А где Витя?
– В глубокой заднице. Как и вся наша артель.
Минут пять я мучился в палате: сразу спать или спросить на кухне каши? Не в силах продвинуть вопрос ни в одну из сторон, понял, ничего не изменится, если я продолжу выбирать лежа, и – потерял сознание.
Деревня на подвескеВремя «Ч» минус 13 суток
Ощупью я доплелся до кухни, налил в ладонь воды и напился. Чихнул – глаза расклеились, обнаружив шесть утра и порученца Витю.
– Имеются трудности с засыпанием? Я могу показать, как это делается. Главное, правильно лечь.
Витя опирался на швабру. Посреди кухни он горбато сидел на табурете, уставясь под железные шкафы полузадушенными бессонницей глазами.
– Из каждой дырки кажутся крысы? И кровати такие низкие! Хвостик в колечках? – Я уходил, зевал. – Это тебе, золотой, не девка – в сон не тянет. Швабру можешь вставить в зад: крыса, сынок, выдерживает прямой удар по черепу и горло все равно достанет. Спиной к вентиляции сел ты зря: до шеи любой крысенок допрыгнет. Спокойной ночи.
Поют. Вслушался, беременные пели про зеленый сад. Выходит, не сплю. На подоконнике голубь с нестриженой старческой шеей, я пощипываю подбородок и думаю, бриться мне или нет; лето тает первыми кострами, ветрами, сухими и чистыми, приносит дым, цветы, политые дороги и клекающие каблуки – будто есть и еще одна жизнь, вот – слышна она, поторопись и встретишь. Мне снилось, что любимая – как маюсь у трамвайных путей, и ломит грудь от правдивости, – она существует, сейчас приедет. Даже теперь, когда проснулся, еще болит; моя стареющая шкура, легко же тебя обманывает чужой зов. Не чужой – сама зовешь и сама подбегаешь. Хотя ей видней – отпущенная на ночь, находит себе целебную траву и, раз болит, значит, вправду нашла. А я не могу.
Я лежу, и остатки боли высыхают на груди, как тот запах на ее рубашке: утыкаешься в него, но каждый раз ищешь дольше, а отзывается он слабей; найдя – замираешь, словно острым закалываешься, понимая: именно тот запах, скоро его не будет нигде, и даже оставшаяся от нее одежда будет пахнуть только шкафом. Наконец-то что-то приснилось. Оттого, что увидел вчера девушку. Запомнилась красивая девка чистой масти – и приснилась подобная. Щадящая штука сны, они все земные, все можно объяснить. Пойду бриться.
Арбуз дураки нарезали от маковки к заднице – вышел сок. Резать надо скибками поперек. Я дочищал третий ломоть, раскусывая белые косточки, а коричнево-полированные цокал в тарелку, выталкивая их языком через скользкую губу. В тарелке они блестели, развернув куда попало острые носы, как корабли, разбросанные бурей.