Я приехал в Пара 17 марта, после того как провел во внутренних областях семь с половиной лет. Мои старые друзья — англичане, американцы и бразильцы — почти не узнали меня,, но все оказали мне очень теплый прием, особенно м-р Г. Р. Броклхерст (из. фирмы «Р. Синглхерст и компания», иностранных купцов, бывших главными моими корреспондентами); он пригласил меня к себе в дом и отнесся ко мне с чрезвычайной добротой. Я был несколько удивлен тем горячим одобрением, которое выказали к моим трудам именитые жители; но, в самом деле, внутренние области все еще остаются сертаном (диким краем), terra incognita [неведомой землей] для большинства жителей приморского порта, и человек, который провел там семь с половиной лет, занимаясь исследованием исключительно с научными целями, казался чем-то вроде диковинки. Пара сильно изменился и притом в лучшую сторону. Это был уже не тот заросший сорняками, разрушенный, похожий на деревню городок, каким он представлялся, когда я впервые познакомился с ним в 1848 г. Население выросло (до 20 тыс.) благодаря притоку португальских, мадейрских и германских иммигрантов, и за последние годы провинциальное правительство тратило значительный избыточный доход на украшение города. Улицы, некогда немощеные или посыпанные камешками и песком, были теперь самым правильным образом забетонированы; все выступающие части беспорядочно построенных каменных домов были снесены, а сами дома выстроены более однообразно. Большинство обветшавших домов было заменено новыми зданиями с длинными изящными балконами по фасаду первого этажа на высоте нескольких футов над мостовой. Большие топкие площади были осушены, очищены от сорняков и засажены рядами деревьев миндаля и казуарины: теперь они украшали город, а не были бельмом на глазу, как прежде. Мою старую любимую дорогу, аллею монгубы, починили и соединили со многими другими великолепными дорогами, обсаженными деревьями, которые за каких-нибудь несколько лет выросли до такой высоты, что давали сносную тень; одна такая дорога, Эстрада-ди-Сан-Жозе, была обсажена кокосовыми пальмами. 60 общественных экипажей — легких кабриолетов (некоторые были построены здесь же, в Пара) — курсировали ныне по улицам, создавая дополнительное оживление на прекрасных площадях, улицах и аллеях.
Нравы населения также значительно изменились. Значение многих прежних религиозных праздников уменьшилось, и они уступили место светским развлечениям — званым вечерам, балам, музыке, бильярду и т.п. К развлечениям здесь стремились не меньше прежнего, но это стремление приняло более разумное направление, и параанцы теперь подражали, по-видимому, обычаям североевропейских народов, а не своей бывшей родины — Португалии. Я с удовольствием увидел несколько новых книжных лавок, а также красивое здание, отведенное под читальню, располагавшую периодическими изданиями, глобусами и географическими картами, и библиотеку с выдачей книг на дом. Тут было теперь много типографий и четыре ежедневные газеты. Местность стала много здоровее, после 1850 г. — года желтой лихорадки, и теперь Пара уже не считался опасным для новичков.
Рассказав о тех улучшениях, которые заметны были в городе, перейду теперь к теневой стороне картины. Расходы на питание выросли раза в четыре — естественный результат того, что спрос на рабочую силу и всякого рода местные продукты увеличивался быстрее, чем предложение, вследствие прироста численности не занятых производительным трудом жителей и значительного ввоза денег пароходной компанией и иностранными купцами. В 1848 г. Пара был одним из самых дешевых для жизни городов на американском континенте, а теперь стал одним из самых дорогих. Импортные предметы питания, платье и предметы домашнего обихода были в основном дешевле, хотя облагались пошлиной от 18 до 80%, не считая высокого фрахта и больших прибылей, чем те, что производились в окрестности. Соленая треска была на 2 пенса дешевле местной отвратительной соленой пираруку. Апельсины, которые прежде можно было достать чуть ли не даром, продавались теперь на улицах по три штуки на пенс; крупные бананы стоили по пенсу штука; помидоры стоили два-три пенса каждый, и все остальные плоды этой плодородной страны вздорожали в таком же соотношении. Маниоковой крупы — местного хлеба — стало так мало, и она так подорожала, что бедняки-туземцы терпели голод, а всем, кто мог себе позволить покупать хлеб по цене 4-5 пенсов за фунт, приходилось есть пшеничный хлеб из североамериканской муки, которой потреблялось ежемесячно 1200 барелов, поэтому для всех, кроме самых богатых людей, хлеб составлял теперь очень серьезную статью повседневных расходов. Квартирная плата стала непомерно высокой: жалкий необорудованный домик из двух комнат без каких бы то ни было удобств — одни голые стены — стоил 18 фунтов стерлингов в год. Наконец, нанять слуг было не по средствам человеку среднего достатка: лентяй-повар или носильщик не соглашались работать дешевле, нежели за 3-4 шиллинга в день, не считая стола и того, что они могли стащить. Подрядить маленькую лодку с одним человеком, чтобы выгрузиться с парохода, на расстояние в 100 ярдов обошлось мне в полкроны.
Посетив прежние мои места в окрестных лесах, я обнаружил, что и здесь произошли большие перемены, и, с моей точки зрения, к худшему. Покров кустарников и лазящих растений, которые прежде, пока предместий не коснулись ни топор, ни лопата, могли буйно разрастаться, образуя сплошные одеяния и обширные массивы на лесных опушках, был теперь почти начисто вырублен, и в некогда чистых и пустынных лесах отряды рабочих все еще прорубали уродливые грязные дороги для повозок и скота. По обочинам этих новых дорог воздвигались дома и фабрики. Благородные лесные деревья были срублены, их обнаженные, обгорелые стволы, оставались лежать среди золы, грязных луж и куч поломанных веток. Мне пришлось нанять негритенка, чтобы он показал мне дорогу к моей любимой тропинке около Уны, которую я описал во 2-й главе: новые расчистки совершенно уничтожили старые лесные дороги. От великолепного леса на Уне в первобытном состоянии сохранилось ныне всего несколько акров. По другую сторону от города, близ старой дороги к рисовым крупорушкам, несколько десятков лесорубов прорубали по заданию правительства широкую проезжую дорогу через лес до Мараньяна, центра соседней провинции, за 250 миль от Пара, и это полностью нарушило уединение величественной старой лесной тропы. Впрочем, через несколько лет новое поколение лазящих покроет обнаженные древесные стволы по обочинам этой новой дороги, а роскошные кустарники образуют зеленую кайму вдоль нее, и тогда она станет такой же красивой лесной дорогой, какой была старая. Теперь натуралисту придется уходить дальше от города, чтобы найти те великолепные лесные картины, до которых было так близко в 1848 г., и работать гораздо больше и напряженнее, чем требовалось прежде, чтобы собрать такие же большие коллекции, какие удалось собрать м-ру Уоллесу и мне в окрестностях Пара.
2 июня 1859 г. Наконец, 2 июня я покинул Пара и, вероятно, навсегда: я сел на североамериканское торговое судно «Фредерик Демминг», уходившее в Нью-Йорк, — маршрут через Соединенные Штаты был самым быстрым, равно как и самым приятным способом добраться до Англии. Свои обширные личные коллекции я разделил на три части и отправил на трех разных кораблях, чтобы уменьшить опасность гибели всей коллекции. Вечером 3 июня я бросил прощальный взгляд на великолепный лес, который так любил и изучению которого посвятил столько лет. Самыми грустными часами, какие я переживал когда-либо, были те часы последующей ночи, когда лоцман-мамелуку отвел нас в сторону от мелей и мы бросили якорь в ожидании ветра; хотя мы находились еще в устье реки, суша не была видна: я почувствовал, что разорвано последнее звено, соединявшее меня с землею, с которой связано столько приятных воспоминаний. У параанцев, полностью сознающих привлекательность своей страны, есть построенная на аллитерации пословица: «Quem vai para (о) Para para» (Кто отправится в Пара, тому там и остаться), — и я часто думал, что и мне не мешало бы присоединиться к перечню примеров, подтверждающих пословицу. Однако желание вновь свидеться с родителями и еще раз вкусить удовольствие от общения с интеллигентными людьми взяло верх над притягательностью края, который по праву можно назвать раем для натуралиста. В эту последнюю ночь на реке Пара рой непривычных мыслей теснился в моей голове. Воспоминания об английском климате, пейзаже и образе жизни вставали передо мной с живостью, какой никогда не бывало прежде в течение 11 лет моего отсутствия. Возникали с потрясающей отчетливостью картины хмурой зимы, долгих серых сумерек, пасмурных небес, вытянутых теней, холодной весны и слякотного лета; фабричных труб и толп чумазых рабочих, сзываемых на работу каждое утро фабричными колоколами; работных домов, тесных комнат, искусственных забот и рабских условностей. Для жизни в таком безрадостном окружении я покидал страну вечного лета, где жизнь моя, как и трех четвертей здешнего народа, текла на цыганский манер, на бесконечных реках или в безграничных лесах. Я покидал экватор, где уравновешенные силы природы поддерживают поверхность земли и климат в состоянии, являющемся, по-видимому, образцом земного порядка и красоты, чтобы плыть к Северному полюсу, где под сумеречными небесами, где-то около 52° широты, лежал мой дом. Естественно, что меня несколько пугало ожидание столь большой перемены, но теперь, после того как я вновь прожил три года в Англии, я убеждаюсь, насколько несравнимо выше стоит цивилизованная жизнь, где чувства, вкусы и интеллект находят обильную пищу, нежели духовное бесплодие полудикого существования, даже если оно проходит в райском саду. Всего более поражает меня, насколько неизмеримо разнообразнее и интереснее человеческий характер и общественные условия в одной единственной цивилизованной нации, нежели в экваториальной Южной Америке, где живут вместе три расы. Впрочем, превосходство холодного севера над тропическими областями сказывается только в социальном отношении, ибо я держусь того мнения, что, хотя человечество может достигнуть культурного прогресса лишь в борьбе с суровой природой в высоких широтах, под одним только экватором совершенная раса будущего полностью воспользуется прекрасным наследством человека — землей