Обогнув дом со всех сторон и присмотревшись к расположению окон на третьем этаже, где находилась комната, я рассчитал, что размерами она была примерно равна студии Виктора. Пересчитывая окна, я испытал внезапный укол страха, и это показалось мне странным. Мне вовсе не мерещились призраки и я не испытывал ярких галлюцинаций, спровоцированных эмоциональным переутомлением. Но шестым чувством я знал: в той комнате было нечто, не укладывающееся в привычные рамки бытия, и кроме того — Виктор не без причины хотел скрыть это от посторонних. С моей стороны уже не было любопытства, только тревога, подстегивавшая меня разгадать тайну дома.
Увлеченный поисками ответов, я не сразу заметил, что Вероника была чем-то подавлена. Позируя Виктору, она не выказывала страха или печали, но часы, которые мы с ней проводили вдвоем, дали мне ясно понять, что Вероника так же, как я, ощущает присутствие чужой, непостижимой сущности. И хотя она не могла дать точную оценку испытываемым ощущениям, ей казалось, что нечто в доме хочет предупредить — но о чем, нам оставалось только гадать. Мы попали в неловкое положение: признать существование нематериальной, потусторонней силы казалось нам нелепицей. Обычная обывательская вера в мистику кончалась в нас на уровне привычки огибать на дорогах черных кошек да загадывать желания в новогоднюю ночь. Столкновение же со сверхъестественной сущностью никак бы не уложилось в наших головах. Я видел единственную возможность найти ответ: посетить запертую комнату. Но без ведома Виктора это был довольно безрассудный ход.
Пока мы гадали над выпавшими на нашу долю странными явлениями, Виктор закончил серию картин, для которых Вероника позировала. За неделю до выставки, о которой я договорился, Виктор показал мне свои творения.
Я и раньше восхищался его работами, но в тот момент, когда я увидел новые картины, меня охватили одновременно удивление, благоговение и ужас перед человеком, создавшим их. Виктора можно было причислить к гиперреалистам, стремившимся воплотить образ человека с фотографической четкостью. Красота и казавшаяся правдоподобной жизнь написанных портретов волновали воображение: я видел Веронику то древнеримской аристократкой, то беженкой времен Великой Отечественной. Вглядываясь в знакомое и любимое лицо, я узнавал каждую черточку, каждую намечающуюся морщинку, каждый пигментный лучик в радужных оболочках глаз. Лица казались пугающе настоящими, словно мою любимую размножили несколько десятков раз. И все Вероники с картин говорили со мной, говорили почти по-настоящему, будто я от потрясения сошел с ума и вообразил всё явленное мне великолепие. Тревога вновь охватила меня с щемящей силой: я трепетал и боялся оттого, что мне мерещилось в воображении. Мне чудилось, что своим дьявольским искусством Виктор украл душу Вероники, расколол ее и привил каждому портрету. И отовсюду мне слышался крик о помощи. Что и говорить, я был ошеломлен и озадачен. Виктор же улыбался, довольный произведенным эффектом.
— Вероника у тебя что надо. Здесь не меньше ее заслуги, чем моей. Ты не представляешь, как я вам благодарен.
Я же в свою очередь не представлял, какое проклятие сбило меня с толку и заставило чувствовать себя таким уязвимым и беспомощным.
Открытие выставки прошло более чем удачно. Виктора поздравляли с ошеломительным успехом. По этому случаю он устроил грандиозную вечеринку дома. Мы с Вероникой не горели желанием принимать в ней участие. Вероника в последние дни чувствовала нарастающую слабость, хоть и старалась держаться. Я с безмолвным отчаянием пытался поддерживать ее. Старательно изображая безмятежность, мы выслушивали поздравления и восхищения. Вероника улыбалась изо всех сил, пока не решила, что через полчаса сошлется на усталость и уйдет отдыхать. Я пообещал ей, что поговорю с Виктором об отпуске, и мы вдвоем уедем отдыхать далеко от дома со всеми его загадками и гнетущей атмосферой. И хотя с Виктором мы сдружились, и он не был виноват в том, что над нами довлело нечто необъяснимое, было решено, что не стоит оскорблять его нашей историей. Мало ли что взбрело нам в головы — Виктор всегда был любезен, добр и гостеприимен. За время планируемого отдыха я намеревался подобрать подходящие слова, чтобы объясниться с другом. И, конечно, где-то в глубине души я надеялся, что мрачное наваждение рассеется, мы вернемся к Виктору и не заметим больше признаков чужого присутствия или неизъяснимой тревоги.