После такого откровения многие наши тревоги будто бы рассеялись. Даже Вероника заметно оживилась, словно ей удалось найти ответы на мучившие ее одну вопросы. Однако уже на отдыхе, когда мы прибыли в Северную Италию, она впала в глубокую задумчивость и не делилась со мной мыслями. Ее не интересовало мое волнение. По какой-то причине она резко и без объяснений ушла в себя. Мы были вместе, но душевно находились порознь. Злость и смятение попарно сменяли друг друга — я не знал, что и думать. Виктор увлеченно писал, что занимается приготовлениями к следующей работе и ждет нас скорее назад, но меня никак не занимала его воодушевленность. Вместо того, чтобы вернуться отдохнувшими и с новыми силами, мы приехали, прервав каникулы раньше времени: я — на грани между обидой и яростью, Вероника — на ей одной понятной волне отчуждения.
За ужином Виктор непринужденно рассказывал какие-то интересные истории и будто не обращал внимания на перемены, произошедшие с Вероникой. Впрочем, по приезде она заметно повеселела. Ее искренне волновала будущая работа, хотя вроде еще недавно она валилась с ног от усталости из-за предыдущей. Нотки ревности вновь заявили о себе, как в первый раз, когда Виктор предлагал нам работу. И еще больше злило то, что он не предпринимал каких-то шагов, которые я мог бы расценить как предательство — мне так и хотелось, чтоб он дал повод уйти из его дома. Зато Вероника беззастенчиво смеялась — тем самым смехом, который заставляет кровь мужчин бежать быстрее.
В кровати теперь лежало два чужих друг другу человека, а я даже не мог понять, почему так случилось. Я спрашивал Веронику, что не так, что поменялось, но она с опостылевшей мне твердостью отвечала, что всё в порядке, волноваться не о чем. При этом она отворачивалась от меня, а я чувствовал неловкое желание обнять ее.
Виктор после нашего возвращения тоже заметно изменился. Если сначала он отзывался о новых идеях с энтузиазмом, то в последующее время его охватила такая же глубокая задумчивость, как и Веронику. В доме зашевелились тени чужого присутствия; иногда я явственно видел мелькающую в коридорах девичью фигуру, исчезавшую в темноте или дверном проеме. Это потом я понял, что нарочно ищу призрак Марины, будто не только верю в его существование, но и жду, что он многое для меня прояснит. Из-за переживаемых эмоций я даже не заметил, как в доме назрела атмосфера молчаливого безумия. Такое затишье сулило многообещающую бурю.
Я грезил запертой комнатой. Больше того, я был ею одержим. Я в полной мере осознавал необходимость найти ответы, проникнув в нее, ведь даже история Виктора не объясняла многого. Днем и ночью я думал, как незаметно вскрыть дверь — у нее был довольно сложный замок, он не поддавался взлому обычной скрепкой. Всякий раз, как я касался ручки, меня одновременно посещали два призыва — скорее открыть и пройти внутрь комнаты — и бежать вон из дома, так далеко, пока не забудется даже воспоминание об этом месте.
Виктор не мог не заметить натянутости, возникшей в нашей дружбе. Однажды погожим летним днем он попросил Веронику после обеда пойти в студию и подготовиться позировать, а мы с ним сели на веранде, наслаждаясь теплом солнца и зеленым садом. Виктор улыбался, и в его улыбке сквозила тоска.
— Сегодня тот день, когда ее не стало, — сказал он. — Пятнадцать лет назад тоже была хорошая погода, вот как сейчас. Скажу тебе честно — я кое в чем виноват перед вами с Вероникой.
Мне это не понравилось, но Виктор продолжал:
— Я плохо влияю на людей. Работа со мной изматывает их. Вероятно, я многого требую, ведь я всегда стараюсь добиться идеального правдоподобия. Это непросто, ты сам понимаешь. Идем-ка со мной.
Я понял, куда он хочет меня отвести, но не выказал волнения. Виктору нелегко давалось это признание.
— Я виню себя в ее смерти. Каждый день. И поэтому не связал себя ни с кем. — Ключ звучно щелкнул в замочной скважине. — Ее смерть значительно повлияла на меня.
Наше время, циничное и быстробегущее, сделало нас высокомерными — и мы перестали удивляться чудесам, полагая, что всё объяснимо и понятно. Но картины, увиденные мной в запертой комнате, обладали настолько сильной выразительностью, что я на какое-то время забыл, что не дышу.