Во всех портретах я видел девушку — прекрасную, бледную и мертвую. На ее лице застыло выражение обретенного покоя, словно она избавилась от всех земных страданий. Какие-то портреты изображали Марину в полный рост, другие фокусировались на отдельных частях тела, будь то лицо или рука, охваченная кровью. И отовсюду, со всех полотен до меня доносился безмолвный крик отчаяния и страдания — изображенные девушки, ужасающе реалистичные, взывали ко мне. Я испытывал что-то очень близкое к шоку и не мог понять, наяву слышу настойчивые призывы или нет. Я даже не заметил, что Виктор плакал всё это время.
— Такой я нашел ее в последний раз. И такой запомнил. Когда увидел ее в ванне, я весь оцепенел. И только потом подумал: «Господи, это прекрасно!»
И прежде, чем смысл сказанного дошел до меня, Виктор прижал к моему лицу тряпку, пропитанную хлороформом. В этом насильственном забытье Марина преследовала меня — красивая и страшная. Когда я устал бежать, она настигла меня, заставив очнуться.
Я по-прежнему был в комнате, снова запертой. Портреты Марины молчаливо взирали на меня. Я вспомнил, как мне почудилось, что Виктор не только изобразил Веронику, но и часть ее души заточил в портретах. Теперь мне казалось, что Марина еще жива — и бьется взаперти. Возможно, она хотела уйти из жизни, зная, что одержимый творчеством Виктор изведет ее своим искусством. И если он ради этого был готов пожертвовать всем, то она — нет. Одно я понял наверняка: мой друг выжил из ума, помешавшись на искусстве. И Марину наверняка довел до крайнего отчаяния своей мефистофелевской живописью, заточающей душу в искусных портретах.
Я знал, что Вероника в опасности. Виктор выбрал ее не за особенную красоту, которую я ценил. Он увидел в ней ту же внутреннюю суть, какая была у Марины. Умершая возлюбленная служила ему образцом — Виктор безошибочно угадал характер Вероники, едва взглянув на нее. И если он запер меня, значит, намеревался совершить последнее мыслимое зло.
Я не смог выбить дверь, она была слишком прочной. Я уже почти отчаялся, когда услышал крик. Это был Виктор. Дом завибрировал в беззвучной ярости. Замок щелкнул и открылся. Я отпер дверь, но за ней никого не увидел. Виктор продолжал вопить — только в предсмертную минуту человек может так кричать. Я бежал по едва освещаемым коридорам в студию. Воздух в доме наполнился раскатами гнева, будто нечто внутри него вознамерилось уничтожить всё до основания. Я звал Веронику до тех пор, пока не влетел в студию.
Что-то невероятное и жуткое померещилось мне, отчего я часто заморгал, чувствуя, как перехватило дыхание от немыслимого наваждения, возникшего в студии. Но там было пусто. Ни Виктора, ни Вероники — никого не оказалось. Они исчезли, и вызванная потом полиция так и не нашла их тел. Ванна, наполненная кровью, стояла посередине; перед ней был установлен холст — Виктор изобразил на нем по-настоящему отвратительное зрелище. Полицейские не обратили на него никакого внимания, признав, впрочем, что оно выполнено с чересчур болезненной реалистичностью. Меня заставили оформить подписку о невыезде.
Что-то было не так, когда я покидал дом Виктора. Я много думал об этом и всякий раз отбрасывал одну мысль, как невозможную. Но она продолжала крутиться в голове, не прекращая взывать к памяти, отчего мне становилось не по себе — я вовсе не хотел вспоминать пережитый кошмар и последнюю работу Виктора.
Я помню то чувство, когда вернулся в нашу старую квартиру. Она сохранила былой уют. Потрясенный и уставший, я упал на кровать, закрыл глаза и совершенно отчетливо уловил запах Вероники. Когда я почувствовал, как за спиной кровать прогибается под тяжестью знакомого до боли тела, я всё же вспомнил, что обманул себя, отбросив увиденное в студии, как галлюцинацию. А я видел, действительно видел, как окровавленная, изуродованная Вероника потрошит Виктора и затягивает его всё глубже и глубже — внутрь проклятой картины, которую он начал писать с натуры.
Конец