Конечно, забавно: если бы кто-нибудь из его солдат попытался сделать что-нибудь подобное, ему пришлось бы отвечать перед военным трибуналом.
Как бы мне хотелось понимать, что мы делаем, — сказал себе Авид Соеф, перешагивая через убитого. — Осталось всего несколько ярдов, а мы едва движемся. Такое ощущение, будто мы ждем, что случится дальше.
Стрела попала ему в правую часть груди чуть выше соска. Соеф знал, что все будет нормально — нагрудник остановит стрелу, не даст ей проникнуть в тело. Он отпустил древко алебарды и попытался вытянуть стрелу, но она не выходила. К тому же он неожиданно почувствовал резкую боль. Нога застряла в чем-то мягком, а трава стала стремительно приближаться. Он больно ударился лбом о землю. Кто-то наступил ему на спину, выжимая воздух из груди. Раздался свист, и Соеф понял, что стрела проткнула легкое. Скоро легкое наполнится кровью (военная медицина, курс второй), и настанет конец. Другой сапог прошелся по его голове, затем по спине. Перед глазами мелькали ноги, потом сгустилась тьма, как будто солнце вдруг начало садиться. Подождите, — подумал он.
Убит, констатировал Горгас и выбрал новую мишень. У него осталось шесть стрел, но выстрелить удастся от силы два раза. Он чувствовал себя как мальчик на экзамене, который оставил легкий вопрос на потом и вдруг заметил, что нет времени написать ответ. Четыре неистраченные стрелы, четыре упущенные возможности. Горгас не следил за полетом стрелы: на расстоянии тридцати ярдов в этом не было смысла. Он сосредоточился на натягивании тетивы. Измученные мышцы и кости молили о пощаде.
Он потянулся к колчану. Тот был пуст.
Горгас медленно опустил лук и расслабился.
Враг не выдержал и бросился бежать, когда находился в пятнадцати ярдах от лучников. Между пятнадцатью и семнадцатью ярдами было убито двести семьдесят четыре человека. Всего за три секунды.
— Я думаю, мы победили, — сказал сержант. — Опять. — Горгас открыл глаза.
— Хорошо.
Никто не двигался, наблюдая за тем, как удаляется линия солдат.
— Черт меня дери, — сказал кто-то. — Нас осталось больше, чем их.
— Это приятно. Теперь нам можно идти домой? — Кто-то рассмеялся:
— Размечтался! Сначала Горгас заставит нас похоронить ублюдков.
— Черт с ними. Пусть кто-нибудь другой этим займется. Мне уже надоело хоронить проклятых алебардщиков.
Не считая этого диалога, стояла тишина. От горы тел не доносилось почти ни звука: отдельные стоны, рыдания, но намного меньше, чем можно было ожидать.
— Жаль, что нельзя их как-то использовать, — заметил кривоногий лучник. — Если бы кто-нибудь придумал, что делать из мертвых, мы бы разбогатели.
Его сосед нервно рассмеялся.
— Знаешь, у меня почему-то нет чувства, что мы выиграли бой. Хочу сказать, это нельзя назвать настоящим сражением.
Горгас заметил, что стоит на коленях, и с трудом поднялся. Спина превратилась в комок напряженных измученных мышц, едва хватало сил дышать.
Боль означала, что он еще жив. Боль — самое надежное доказательство жизни.
— Разбивайте лагерь и начинайте хоронить мертвых, — сказал он. — Как только приберетесь, можете отправляться домой.
Он думал о содеянном.
Он совершил преступление против членов своей собственной семьи: он ранил и убил.
Он пролил собственную кровь, чтобы спасти свою жизнь. Чтобы решить проблему. Когда-то он любил свою семью. Через любовь он перешел к злу. Он использовал свою плоть и кровь для зла. Он не хотел причинять зло.
Будучи солдатом, он убил… сколько? Сотни? Будучи командиром, он послал на смерть тысячи. Он стал причиной войны, которая обрушила ненасытного врага на его народ. Большей частью он делал то, что считал верным. Он считал себя хорошим человеком. Благородным человеком. Он предал не только семью, но и свой народ, который должен был защищать.
В конце концов все его усилия пошли насмарку. Он пытался быть хорошим человеком, однако почему-то через добро перешел к злу. Всегда в итоге получалось зло или что-то ведущее к злу. Похоже на сгибание лука. Под воздействием силы лук, пытаясь приспособиться, растягивается снаружи и сжимается изнутри. Старая пословица говорит, что полностью натянутый лук на девять десятых сломан. Лук развивает наибольшую силу как раз перед тем, как сломаться.
Он верил в свою семью. Он покинул свой дом и ушел в другую семью. Принял на себя ответственность за целый народ. Он поверил в этот народ и через веру пришел к злу. Поэтому он не сожалел о содеянном. Большей частью он делал то, что считал правильным. Он был животом лука.
День выдался долгий, и у Горгаса болело все тело. Он хотел пойти домой, увидеть жену и детей, племянницу, но сначала надо было сделать одну вещь: сказать «спасибо».
Он не видел Бардаса с той ночи в избушке и теперь нервничал, словно юноша, пытающийся постучать в дверь возлюбленной. Но Бардас сделал ему лук, что предполагало если не прощение, то по крайней мере желание установить дипломатические отношения. Он встретится с братом, поблагодарит, перекинется еще парой слов, а потом уйдет. Скажет Бардасу, что Ньесса сбежала и теперь он волен идти куда хочет. Что он может просить всего, чего угодно, Горгас готов сделать все на свете, не требуя ничего взамен. А потом пойдет домой.
— Заходи, — сказал Бардас.
В комнате стоял тошнотворный запах. Бардас, заметив непроизвольную реакцию Горгаса, усмехнулся и произнес:
— Это клей. Изготовление луков — довольно неприятное занятие. Ко всему привыкаешь.
— Слушай, я просто хотел поблагодарить тебя. Я…
— Все нормально.
Горгас не знал, что сказать.
— Садись, устраивайся поудобнее, — продолжал Бардас. — Никуда не бежишь?
— Нет, — ответил Горгас. — Я победил в битве. А может быть, и в войне.
— Это хорошо, — сказал Бардас. — Я однажды победил в войне. Против кочевников. Я так хорошо победил, что они вернулись и сожгли город дотла. Не без посторонней помощи, конечно.
Горгас ждал, что он скажет что-нибудь еще, но его брат молчал.
— Замечательный лук, — нарушил тишину Горгас. — Из чего он сделан?
— Расскажу позже. Рад, что он тебе пригодился. Я беспокоился, что он будет туговат.
Горгас печально улыбнулся.
— Мягко сказано. Тому свидетели мои спина и руки. Хотя тогда меня это не беспокоило.
Бардас кивнул.
— Мощный лук? — спросил он.
— Нет никаких сомнений. Стрелы проходили сквозь доспехи, как будто их и не было.
— Хорошо, — сказал Бардас. — Это всего лишь мой скромный вклад в войну. Стрелял-то ты. Ты всегда хорошо стрелял из луков, которые я для тебя делал.
— Именно!
Бардас пожал плечами.
— А у меня лучше получалось делать луки, чем стрелять из них. Забавно, правда? Взять, к примеру, лук, из которого ты застрелил отца.
Горгас напрягся, однако Бардас продолжал как ни в чем не бывало:
— Сначала я сделал его для себя. Но не сумел попасть даже в дверь хлева.
— Это талант, — тихо ответил Горгас.
— Забавно, правда? Черт побери! Мы же оба были молоды, мы не превратились в тех, кто мы сейчас. Ведь я мог бы сделать то, что сделал ты. Только, — улыбнулся он, — я бы промахнулся.
Горгас молчал несколько минут.
— Зато, — промолвил он, — у тебя лучше получается обращаться с мечом.
— Ты очень добр, — серьезно ответил Бардас. — Могу я задать тебе вопрос?
Тон брата не понравился Горгасу.
— Спрашивай.
Бардас кивнул и немного расслабился.
— Скажи мне честно, зачем ты открыл ворота Перимадеи? Исъют говорит, что тебе приказала Ньесса, но я сомневаюсь.
— Я был там потому, что меня послала Ньесса. К тому же мне это тоже было выгодно.
Бардас кивнул.
— Держу пари, я знаю настоящую причину. Точнее, две причины. Во-первых, ты всегда ненавидел Перимадею за то, что оттуда пришли Хедин и его друг. Сыновья хозяев с деньгами и положением, которые были лучше нас. В этом отношении Перимадея разрушила твою жизнь.