Если управляющему и было любопытно, почему брат главного администратора (а следовательно, и самого директора) зарабатывает на жизнь ручным трудом среди гор, он этого не показал. Сам управляющий совсем недавно прибыл на Скону из Шастела в утлой протекающей лодке, не имея при себе ничего, кроме куртки и пары башмаков. Для управляющего главный администратор являл собой центр мироздания; это Горгас Лордан лично подписал договор, позволивший выплатить долг Фонду; а когда он, шатаясь, вышел из лодки в порту, один из клерков Горгаса встретил там его семью, отделив от толпы беженцев, которых вели в лагерь. Управляющий не имел понятия, почему для такой важной работы выбрали именно его и что от него в один прекрасный день потребуют взамен. Но причина не важна; важно то, что свой рабочий день он проводил в конторе за столом, в то время как люди ничем не хуже его, а может, даже и получше, давились от кашля в пыли и зловонии у распилочных станков.
— Хорошо, — сказал Горгас. — Думаю, с этим мы разобрались. Если возникнут какие-нибудь проблемы, ты знаешь, где я. — Он поглядел поверх рядов скамеек, слушая визг пил и скрежет напильников по кости, раздававшиеся со всех сторон. — Знаешь, все это производит приятное впечатление. Ты прекрасно поработал.
— Спасибо, — ответил управляющий.
— Давайте рассмотрим, — сказал Геннадий, — две противоположности, которые соединяются, чтобы создать эту штуку, что мы называем Принцип. Назовем их, — он сделал эффектную паузу, — давайте назовем их Одинаковое и Другое. Об Одинаковом сказать нечего; оно всегда одно и то же, оно имеет только одну природу. Оно не может быть ни изменено, ни улучшено, ни ухудшено. Вам, возможно, покажется трудным вообразить эту противоположность; подумайте о гранитном утесе, и рано или поздно вы представите, как море подмыло его и он рухнул или как люди вырезают из него камни и вывозят на телегах. Вы могли бы, думаю, попытаться вообразить смерть, однако смерть является лишь одним из этапов цикла. Если предмет сейчас мертв, значит, когда-то он был жив. Одинаковое представить себе очень трудно; поэтому вы должны принять его на веру и представлять его главным образом тем, чем оно и является, — противоположностью.
Он снова замолчал и обвел взглядом зал, довольный тем, что все еще способен удерживать внимание сотни молодых людей с помощью того, что, как ему было известно, столь же банально, как восход солнца.
— Теперь рассмотрим Другое, — продолжал Геннадий. — С Другим проще. С Другим настолько проще, что запросто поверишь, будто Другое является чем-то более важным, более реальным, нежели Одинаковое. И это было бы очень глупо, потому что Одинаковое — это мир, а Другое — это Принцип. Вы что-нибудь понимаете? Или я слишком тороплюсь?
Риторическая пауза. Само собой, никто из них не понимал. Пока.
— Позвольте коснуться некоторых тонкостей, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы подумали над концепцией продукта. Возьмем, к примеру, тепло. Тепло является продуктом горючего и огня. Сожжем дерево; огонь превращает древесину в пепел и дым. В этом легко усмотреть Другое, поскольку там, где некогда было дерево, теперь только уголь и запах гари — состоялся акт Другого. Но вглядитесь повнимательнее и попытайтесь увидеть действие другой противоположности. Исчезло ли дерево? Нет, оно по-прежнему здесь, в пепле, дыме и тепле огня. Иными словами, имел место также акт Одинаковости, достигнутый при посредстве продукта. Одинаковое и Другое пришли в столкновение, они вступили в войну, Другое пришло и ушло, а Одинаковое остается в продукте акта — которым в случае сжигания дерева являются пепел, дым и тепло.
Это, разумеется, очень простой пример, но он поможет вам увидеть, что Другое может быть не таким важным, каким вы его считали. Возможно, вы даже спросите себя, всегда ли Одинаковое одинаково и всегда ли Другое — другое. Запутались? Попробуйте еще раз, теперь вы уже знаете больше. Каждый раз, когда вы сжигаете дерево, вы получаете пепел, дым и тепло; вы получаете то же самое иное, это иное всегда то же самое. Теперь вы можете спросить себя, а действительно ли существует такая вещь, как Другое, или просто Одинаковое в некоей иной конфигурации, дерево становится пеплом таким же образом, как жизнь превращается в смерть или ночь превращается в день? Можно ли сжечь дерево и получить цветы и молоко? Вот это было бы Другим.
Что и говорить, у каждого из присутствующих в зале на лице было написано полное недоумение; большинство из них, как ему было известно, лихорадочно пытались понять, кто такой доктор Геннадий — замечательный мудрец или буйно помешанный. Очень хорошо.
— Так вот, — возобновил лекцию Геннадий, — судя по вашему виду, вы уже получили примерно столько знаний, сколько в состоянии усвоить за один день, поэтому я предложу вашему вниманию лишь еще один предмет. Давайте примем, что Одинаковое всегда одинаково, а Другое всегда другое; ключ к головоломке должен каким-то образом быть связан с природой этого расплывчатого третьего фактора, продукта. Где есть продукт, там должен быть процесс. В нашем примере с деревом процессом является горение. Мы видели, что продукт может быть как актом различия, так и актом одинаковости. Пепел, дым и тепло отличаются от дерева, однако они по-прежнему дерево, они являются продуктом процесса горения. Это может привести вас к убеждению, что именно Процесс создает различие, если бы только Продукт Процесса горения не был всегда одинаковым. Итак, вместо двух неудобопонятных абстракций мы имеем уже четыре. Неужели они все одинаковы? Или они различны? Мне бы хотелось, чтобы вы подумали над этим, прежде чем мы снова встретимся; и если к тому времени кто-нибудь из вас сумеет решить эту головоломку, пожалуйста, не стесняйтесь, выходите сюда и ведите урок; конечно, при условии, что вы сможете доказать свое понимание всего этого, спалив деревяшку и получив цветы и молоко. — Он замолчал и усмехнулся.
— Свободны.
Возвращаясь в свою квартиру, Геннадий чувствовал некоторую вину, как будто делал что-то бесчестное; словно пытался убедить своих слушателей в некоей невразумительной философской доктрине, вытаскивая из шляпы кролика, и ему это удалось.
Я пытаюсь сделать так, чтобы это было похоже на волшебство, — признался он себе, — которым оно, конечно, не является. Просто иногда, если все идет наперекосяк, оно может делать то же самое, что и магия. И это то же самое, что говорить, будто мешок муки является мечом, потому что если он упадет тебе на голову с высокой крыши, то может убить.
Геннадий подумал, а почему это его волнует? Похоже, вину порождала его попытка сделать так, чтобы предмет казался интересным, что, безусловно, было жульничеством.
— Доктор Геннадий! Опять этот голос. О черт!
— Мачера, не так ли? — проговорил он, поворачиваясь и безуспешно стараясь выглядеть болезненным и забывчивым. — Ах да, ну конечно же. Чем могу служить?
Чудовищное дитя неслось на него, и ее круглое лицо могло бы служить эталоном застенчивости и преданности. У девочки в двадцать раз больше способностей, чем у меня, — подумал Геннадий, сделав над собой усилие, чтобы не бросило в дрожь, — она действительно волшебница. Потому-то ее и следует немедленно убить для общего блага.
— Не могли бы вы уделить мне всего несколько минут? — спрашивала она, пятясь задом так, чтобы одновременно и заглядывать Геннадию в глаза, и не отставать от него. А ему никак не хотелось останавливаться и вступать в теоретические дебаты посреди двора; девушка, вполне возможно, гениальный натурал, однако она слишком молода, чтобы постичь даже самые основные смыслы слова «ревматизм». Геннадий понимал, что убежать ему не удастся, но в собственной квартире ему по крайней мере удастся сесть. Может, даже отделаться от нее, прикинувшись уснувшим.
— Несомненно, несомненно, — ответил Геннадий. — Пойдемте со мной.
Вот уже не в первый раз он позавидовал годам и недугам своего старого приятеля и коллеги Алексия, благодаря которым люди так много ему прощали. Геннадий же был моложе и значительно бодрее, и потому жалости к нему не знали.