Тишина, последовавшая за его речью, несколько выводила из себя, но они ужасно раздражали его, раздражали с самого начала, и он тоже хотел их позлить. На секунду Геннадию показалось, что он выставил себя круглым дураком и никто не обратил на его слова ни малейшего внимания. Потом поднялся кто-то в третьем ряду и сказал, что он все понял, ни в коем случае нельзя больше посылать людей на Скону сейчас, когда у них появился новый командир — очевидно, он работает на них, иначе как им удалось одержать победу два раза подряд. Прежде чем он закончил, вскочил кто-то еще и сказал, что наоборот, именно поэтому Шастел должен наступать именно сейчас, удвоив силы, чтобы подавить врага в зародыше, прежде чем Лордан успеет натренировать свою армию и сделать ее непобедимой. И через несколько минут стены зала начали вибрировать, сотрясаемые сотнями голосов. Геннадий закрыл глаза, съежился в кресле и застонал.
Он стоял над ней, озадаченно глядя снизу вверх, будто пытаясь вспомнить, кто она. Легкий изгиб бровей… Вспомнил! Интересно, что она здесь делает?
— Это я, — попыталась сказать девушка, — Ветриз. Помните, мы встречались в Городе, первый раз после того, как вы боролись с кем-то в суде и должны были проиграть, а мы сидели позади вас в таверне, обсуждали борьбу и говорили всякие гадости, а потом мы столкнулись с вами, а потом, когда вы были командующим и Венарт собирался заключить сделку на продажу веревки…
Она слышала, как говорит все это, но прекрасно осознавала, что из ее рта по какой-то причине не выходило ни звука.
Потому что она была мертва.
Мне не нравится этот сон. Он ужасен!
— И почему ты решила, что это сон?
Не двигаясь (она просто не могла), девушка посмотрела в другую сторону и увидела второго Лордана — Горгаса; еще одно знакомое лицо. Его она вовсе не хотела видеть. Один раз Ветриз позволила себе увлечься этим привлекательным, но гадким мужчиной, когда брат уехал… А сейчас он стоит здесь и говорит ей, что она умерла.
— Уходи.
— Я не могу, — ответил он, ухмыляясь. — Меня здесь нет. И, строго говоря, тебя тоже. Только твой труп. Ты утонула.
— Правда?
Горгас Лордан кивнул.
— Кораблекрушение, — сказал он, и она поняла, что Бардас не знает о его присутствии. — Ты плыла домой, закончив свои дела здесь, твой брат недооценил силу течения и попал в полосу северо-западного шквалистого ветра. Вас отнесло к берегу. У тебя не было никаких шансов выжить на тех скалах посреди ночи. М-да, незавидная судьба, — прибавил он печально.
— Венарт — хороший штурман. Если что-нибудь и получается у него лучше всех на свете, так это управлять кораблем. Он бы никогда так не ошибся.
— Может, и нет, если бы был один, — сладко улыбнулся Горгас Лордан. — Но не только тебе снятся странные сны. А люди очень легко поддаются уговорам, когда спят. Это широко известный факт.
Взбешенная Ветриз попыталась пошевельнуться. Чего ей действительно хотелось сделать, так это дать Горгасу Лордану пощечину, о которой он не скоро бы забыл, впрочем, она бы не отказалась и от чего-нибудь более кровавого. К сожалению, ничего не получалось, как будто их разделяла запертая дверь.
— Все в порядке, — сказал Горгас, довольно омерзительно улыбаясь. — Я бы не смог такое сделать, даже если бы захотел. И я, честное слово, понятия не имею, что случилось с твоим братом в ту ночь. У меня очень отдаленное представление о том, как управлять кораблем.
Ветриз почувствовала, как в какой-то части ее мозга, которая продолжала функционировать, все начало становиться на свои места.
— Ты — как там говорил Алексий? — натурал. Ты умеешь проворачивать трюки, которые кажутся волшебством, но на самом деле никаким волшебством не являются.
Горгас серьезно кивнул:
— Примерно так. По правде говоря, я даже не уверен, что это я; нет, не то. Скажем, очень небольшая часть меня умеет это делать, но эта часть — очень злая и разрушительная. Когда возникает проблема и все части меня соединяются в одно целое, чтобы принять решение, эта часть всегда проигрывает. Будь у меня склонность к мелодраме, которой у меня, к счастью, нет, я назвал бы это дьяволом во мне, что в общем-то абсолютно неверно. Создается впечатление, будто мною играет какая-то внешняя сила, хотя на самом деле все вовсе не так. Та часть меня, которая неестественно присоединена к Принципу, обладает странной способностью существовать и в будущем, и в прошлом, и в настоящем. Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, это то, что такова компенсация мне за все время, которое я должен проводить в своем прошлом, а оно отнюдь не самое приятное место на земле. Имеет ли все это какой-нибудь смысл, как по-твоему?
— Честно говоря, я плохо в этом разбираюсь. — Горгас вздохнул.
— Как и все остальные. Даже эксперты. Даже твой друг Алексий, который знает о Принципе больше всех, я спрашивал его. Что более важно, я спрашивал его, когда он не видел.
Хочешь сказать, что проник…
— Проник в его мысли? — Горгас пожал плечами. Тем временем Бардас уходил, он был уже в нескольких ярдах, разглядывая чье-то тело, но она не могла понять… Обзор закрывала нога Горгаса. — Тебя послушать, так я какой-то метафизический грабитель. По его мнению, Принцип… черт, я ничего не понял из того, что он мне рассказывал, слишком много технических терминов, но, похоже, лучшее сравнение — чашка с водой на столе, когда мимо проходит стадо быков или рота солдат. Ты не видишь, что заставляет стол вибрировать, однако на воде в чашке появляется рябь, и твое отражение исчезает. Алексий говорит, что Принцип — это быки или солдаты, а чашка — наш мозг, который может слабо улавливать существование Принципа, но не способен воспринимать его. Позволю себе не согласиться. Я думаю, что видения — или как вы их там называете, — которые у меня бывают время от времени, не что иное, как моменты, когда движение времени останавливается. Я даже скажу больше, движение останавливается только тогда, когда оно ждет чего-нибудь, — я вижу что-то, когда история может принять то или иное направление, но в этот момент курс еще не выбран. Это балансирование между движением вперед и назад, и если я не упущу шанс встать на ту или иную чашу весов… Но все это просто метафизический вздор. Однажды я видел, как Алексий наблюдал за борьбой моего брата в суде и пытался склонить весы против него, поэтому я вспрыгнул и склонил их в другую сторону, и у меня ощущение, что так как я понятия не имел, что делал, то склонил весы слишком сильно и повлиял на многие другие вещи — вещи, о которых я тогда не знал, о некоторых не знаю до сих пор. А теперь что-нибудь проясняется?