Теперь Ветриз поняла, на что он смотрел: на трех мужчин с мотыгами.
По крайней мере я думаю, что это мотыги, — сказал себе Алексий. — Там, откуда я родом, их называли стропила, но больше я нигде не слышал этого слова. Я думал, мотыга больше похожа на тяпку, Горгас говорил мне, что это мотыги, когда рассказывал историю.
Теперь девушка около реки кричала, оба мужчины запаниковали и начали извиняться, пытаясь заставить ее замолчать; один вопил, что ему очень жаль, он не хотел, это была просто шутка; второй так сильно стукнул ее по лицу, что убегающие люди услышали это, один из них споткнулся, упал, попытался подняться, дернулся и затих. Самый старший, казалось, ничего не заметил, но третий резко развернулся, чуть не упав, посмотрел вверх в том направлении, откуда прилетела стрела, и что-то прокричал. Потом он тоже упал; стрела попала ему прямо в грудь и вышла чуть ниже лопатки.
— Я бы сказала, сорок ярдов, — прокомментировала Ньесса. — И двое из трех убиты. На состязании лучников он получил бы двух быков, а это уже тянет на серебро.
Потом Горгас встал, вытащил еще пару стрел из колчана и подошел к тому месту, где обрыв нависал над рекой. Мужчины забыли про девушку и смотрели на тела, девушка колотила одного из них по спине кулаками, но тот ничего не замечал. Стрелок быстро натянул лук и прицелился, потом опустил лук; один из мужчин уронил что-то вроде камешка в воду, и лучник потянулся к поясу за стрелой. Другой мужчина побежал, не оглядываясь, девушка начала было что-то говорить, потом стрела попала и в нее. Она опустилась на колени…
— Эту часть мне хотелось бы рассмотреть подробнее, — заметила Ньесса, — но все случилось так быстро, я ничего не могу сказать с уверенностью. Он специально или нечаянно опустил стрелу так низко? Хотите — верьте, хотите — нет, мне было совсем не больно.
— Нам обязательно смотреть остальное? — перебил Алексий.
— Хорошо, — сказала Ньесса с ноткой недовольства в голосе. — На самом деле осталось недолго. Он бежит за Хедином, у него были красивые глаза, у Хедина, но отвратительные зубы; самое смешное, что задолго до этого мы тайком начали развлекаться вместе, деньги просто перекочевали в другие руки, так что совершенно не нужно было его впутывать, основной целью был молодой Фериан, однако Горгас об этом не знал.
…Они снова оказались в офисе, а вино в руке Ветриз было все таким же приятно теплым.
— В общем, он поймает молодого Хедина и вышибет ему мозги, а потом, когда вернется, увидит, как Клефас и Зонарас бегут по тропинке и что мы с Бардасом остались живы, и решит, что затея провалилась. Дальше будут одни крики и вопросы «Что делать?», Зонараса начнет тошнить от вида крови, но Клефас сохранит спокойствие духа. Он вообще крепкий орешек, ничего не могло вывести его из равновесия. Типичный фермер.
Наступила полная тишина. Потом Алексий прочистил горло.
— Простите, я все еще не понимаю. Зачем нам надо было на это смотреть?
Ньесса мило улыбнулась.
— Вы просто помогли мне ответить на вопрос. Теперь я знаю, где Бардас, — он уехал домой.
— Эта река, — сказал Бардас, — раньше служила границей; с той стороны наша земля, до тех еловых зарослей. Брод прямо за излучиной реки.
Он остановился и взял лошадей под уздцы. С противоположного берега реки приближались два человека, они как раз выходили из тени высокого кипариса. Оба были в широкополых кожаных шляпах и несли на плечах мотыги.
— Вот, — сказал Бардас, выпрыгивая из тележки. — Наконец я дома.
Он поднял руки и помахал двум незнакомцам, которые остановились и посмотрели на него.
Глава тринадцатая
— Бардас, — сказал тот, что пониже.
— Привет, Клефас, — ответил Бардас. — Привет, Зонарас. Приятно вас снова видеть.
Мужчины молча его разглядывали, не проявляя никаких эмоций. Ритуал узнавания в Месоге, размышляла Эйтли; впрочем, ничего другого ожидать было нельзя. Эйтли украдкой оглядела незнакомцев. Между ними определенно наблюдалось семейное сходство, особая округлость подбородка и челюсти, и у Зонараса, более высокого, были глаза Бардаса. Удивительно видеть черты Бардаса, отраженные в этих безликих, неотесанных фермерах; все равно что на базаре в Инагоа или Зигме, в какой-нибудь занюханной дыре, где по сей день используют ракушки вместо денег, обнаружить трофей, захваченный пиратами у островитян, какое-нибудь инкрустированное серебром зеркальце или кружку из слоновой кости среди неуклюже вырезанных простых деревянных чашек и глиняных горшков.
Клефас, пониже ростом, с округлым брюшком и толстыми щеками, выглядел лет на десять старше Бардаса, хотя Эйтли знала, что он самый младший из братьев. Второй, Зонарас, казался ниже, чем был на самом деле, из-за своей сутулости и редеющих волос на макушке. Уши Зонараса торчали в стороны, а борода была странным образом редкой посередине и густой с боков.
— Это Эйтли Зевкис, — продолжил Бардас, — моя подруга с Острова. Она занимается торговлей.
Братья посмотрели на Эйтли так, словно она была занавесом на кукольном шоу. Ни один из них ничего не сказал, но в этом не было нужды. На их лицах буквально было написано: «Значит, ее зовут Эйтли Зевкис, и что с того? » Так неловко она никогда еще себя не чувствовала. Прошла минута, все трое продолжали молчать. Она покосилась на Бардаса и с удивлением увидела, что тот смущен так же, как и она. Ей пришло в голову, что Бардас даже не попытался представить мальчика, но здесь это, кажется, было нормой. Дети постоянно болтались под ногами или дрались на заднем дворе, пока взрослые занимались разговорами или просто стояли в кучке, и никто даже не замечал их присутствия.
Когда Эйтли почувствовала, что сейчас или закричит, или заснет, Клефас вздохнул и спросил:
— Ты к нам надолго? — Бардас моргнул.
— Не знаю. У меня пока нет никаких планов.
— Пойдем лучше в дом, — пробормотал Зонарас тоном человека, который наткнулся на дороге на раненого.
Полное отсутствие эмоций перешло в агрессию, он выглядел как человек, опасающийся самого страшного.
Странно, — подумала Эйтли, — ведь это я совершенно чужой человек для этих сумасшедших.
Дом, стоящий неподалеку, оказался продолговатым соломенным сооружением с неровной крышей и маленькими окошками. Во дворе валялся мусор, поломанные, влажные бочонки, зарастающие мхом, дырявые, ржавые железные ведра, позеленевший остов тележки, с которой сняли почти все доски и детали, как с тюленя, с которого местные жители срезали все лучшее мясо, бочка для дождевой воды с дырой в боку и зеленая дорожка из мха в том месте, где стекала вода; кучка костей, сваленных у стены, как дрова; засохшие скелет и шкура крысы, подвешенные на ручку сарая для хранения дров; череп овцы на шесте, использовавшийся в качестве мишени много лет назад; тонкое проржавевшее лезвие косы, вставленное в щель между выпадающими камнями в стене. Толстая, слепая, старая овца обгладывала лишайник со стены сарая.
— О, ради Бога, — пробормотала Эйтли, — неужели нельзя убирать хотя бы раз в семьдесят пять лет?
— Уютно, — шепнула она на ухо Бардасу, пока Зонарас старательно отгонял кур от бокового входа и отодвигал доску.
— Лично мне больше нравится беспорядок, — откликнулся Бардас. — Не забудь вытереть ноги.
В доме было темно, поэтому прежде всего Эйтли обратила внимание на запах: странная смесь сыра, дыма и яблок. Крепкий, сочный и вкусный, совсем не то, чего она ожидала. Еще в доме царила приятная прохлада из-за толстых каменных стен. Когда глаза привыкли к полумраку, она увидела длинную комнату с огромным камином на одном конце, почти незаметным за огромным вертелом, а рядом глубокую печь для хлеба; с обеих сторон комнаты имелись альковы со ступенями. С поперечных балок свисали связки лука — Бардасу с братьями пришлось нагнуться, чтобы пройти, — и поразительная коллекция инструментов и приборов, большая часть которых выглядела так, будто ими не пользовались как минимум последние сто пятьдесят лет.
— Где кресло отца? — спросил Бардас.