Враги приближались, чтобы окружить лучников. Горгас сделал каре насколько возможно маленьким. Если они хотят атаковать его, им придется построиться в плотные ряды, которые будут отличной мишенью для стрел.
— Первый ряд, — скомандовал он громко, — целься! Первый залп немного разредил противника, но на место упавших тут же встали новые. Через несколько минут враги уже не могли свободно двигаться вперед, постоянно спотыкаясь о трупы, которых становилось все больше. Это было похоже на снежные сугробы. На расстоянии сорока ярдов наступил критический момент, хотя с точки зрения прикладной философии он едва ли заслуживал внимания. Победу определяла простая арифметика: чего больше, стрел или алебардщиков. Все могло зависеть от последней стрелы или от последнего алебардщика, от точности одного лучника, от аккуратности, с которой алебардщик надевал нагрудник, от поворота головы вправо или влево в определенный момент. Горгас не глядя потянулся и нащупал новую стрелу. Кожа между первыми двумя суставами указательного пальца стерлась, обнажив плоть. Когда Горгас вытянул левую руку вперед, он слышал резкий треск и почувствовал, как верхняя часть сломанного лука ударила его по губам не хуже профессионального боксера, в то время как нижняя повисла где-то на уровне колен. Несколько секунд Горгас стоял, не двигаясь, растерянно глядя на обломки лука. Черт подери эту дешевку! Она оставила его беззащитным в самый ответственный момент. Ничего не осталось, как бросить обломки и ждать, что будет дальше.
— К черту! — закричал кто-то (Гуик Боверт, который споткнулся о веревку, выходя из палатки прошлой ночью. Боль в лодыжке высасывала все силы). — Отступаем!
Сначала медленно, просто потому, что было сложно перешагивать через трупы, алебардщики двинулись назад. Стрелы продолжали попадать в них, и солдаты валились наземь в том же количестве, что и раньше.
— К черту, — повторил Гуик Боверт, и алебардщики продолжили отступление неохотно и виновато, как мужчина, уходящий от нелюбимой женщины.
— Не могу поверить, — покачал головой Горгас.
— Не сглазьте, праздновать победу еще рано.
Кто-то принял на себя командование остатками армии, она построилась и начала организованное отступление.
— Не больше семи сотен. В лучшем случае. Скорее, даже шесть.
— А сколько наших? — поинтересовался Горгас. — Раненые есть?
— Они не подобрались достаточно близко. Будь у нас хоть чуть-чуть меньше стрел, они превратили бы нас в жаркое, но на сей раз нам повезло.
— Нам повезло уже в который раз.
Позже в тот день, пока Горгас посылал людей из города собирать стрелы, раздевать и хоронить погибших, пришел гонец от подразделения сержанта Байсса. Он с радостью доложил, что Байсс устроил засаду отступающей колонне, когда она поднималась в горы. Из семисот спаслось лишь девяносто. И это в лучшем случае. Нужно ли преследовать побежденных или лучше вернуться в город?
Горгаса затошнило, он велел гонцу привести Байсса назад и оставить бедняг в покое. Затем направился в город, повидать сестру.
Банк был почти заброшен. Клерки не бегали по коридорам и не сверлили Горгаса взглядами из-за своих конторок, никто не ждал Ньессу на каменной лавке возле ее кабинета.
Он толкнул дверь и вошел. В доме никого не было.
Наконец Горгасу удалось поймать одного клерка в счетной палате. Тот подбирал серебряные счеты и складывал их в большой мешок.
— Эй, — окликнул его Горгас, — где директор?
Клерк посмотрел на Горгаса так, будто у того выросло две головы. Горгас опустил глаза на свою одежду в кровавых пятнах и израненные руки.
— Все нормально, — сказал он. — Мы победили. Ты видел мою сестру?
Клерк выглядел так, будто не знал, рассмеяться ему или убежать.
— Вы разве не слышали? Она смоталась. Покинула Скону. Забрала все деньги, лучший корабль и уплыла.
Авид Соеф? — думал Авид Соеф. — Не тот ли это клоун, который появился в городе через три дня после его падения, покрытый с ног до головы грязью и сосновыми иголками?
По словам местных, болота были на редкость сухими. Сезон дождей давно кончился, и палящее солнце подсушило их. Трясины, которые раньше поглощали путников, теперь едва доходили до колен.
Измученные, напуганные, промокшие алебардщики шагали в дырявых сапогах, настолько пропитанных влагой, что многие из их хозяев были бы намного суше, если бы шли босиком. Они спотыкались о кочки и падали в грязь.