— Какая ерунда! — с отвращением воскликнула Эмили, взяла еще один тонкий тост и стала жевать его явно без всякого удовольствия.
— Вовсе не ерунда. И, конечно же, подобный человек сделает все, чтобы его пристрастия не были преданы огласке.
— Но никто же этому не поверит. По крайней мере, до такой степени, чтобы из-за подобных слухов стоило кого-то убивать.
— Не знаю. Но если предположить, что он на самом деле убил Оливию, значит, было что-то такое, из-за чего стоило пойти даже на самое жестокое преступление.
— Но если он не убивал Оливию — а в то, что он ее убил, я никак не могу поверить, — Джордж ничего никому бы не сказал. Он не был заинтересован в огласке так же, как и Юстас. В конце концов, Юстас тоже член семьи. — Она с трудом проглотила кусок тоста. — И для Джорджа подобные вещи очень много значили.
— Ты права. — Шарлотта немного смягчилась. — Но ведь не исключено, что он не доверял Джорджу и считал, что тот способен ради шутки рассказать все друзьям. Джордж часто говорил, не подумав. Или он мог даже как-то использовать эту информацию против Юстаса.
— Джордж? Никогда!
— Возможно, ты и права, но вполне вероятно, что у Юстаса не было подобной уверенности. — Шарлотта мрачно покачала головой. — Но ведь все, что я говорю, всего лишь домыслы о том, чего мы не знаем. Причин может быть бесчисленное количество.
Эмили сидела не шевелясь.
— В любом случае нам нужно найти хотя бы одну улику, свидетельствующую о какой-то из них, для констебля Страйпа. И как можно скорее.
— Я знаю. — Шарлотта прикусила губу. — Именно этим я сейчас и занимаюсь.
Служба должна была проходить в местной церкви, которая была местом последнего упокоения для всех Эшвордов с того самого времени, когда семейство приобрело первый городской дом в здешнем приходе, что случилось примерно двести лет назад.
Эмили поставила в известность о предстоящем печальном событии всех членов своей семьи. Это письмо оказалось для нее чрезвычайно трудным и тем единственным, в написании которого ей не могла помочь Шарлотта. Как сообщить пятилетнему ребенку, что его отец убит? Эмили понимала, что сейчас он не сможет прочесть ее письмо. Сложная задача выпадет на долю его няни, такой большой и такой милой миссис Стивенсон. Именно ей придется объяснять ему происшедшее; она попытается помочь малышу понять, что такое смерть, и разобраться в том противоречивом хаосе эмоций, который будет окружать его еще долгое время. Эмили знала, что эта добрейшая женщина сделает все, что в ее силах, чтобы успокоить его, чтобы он не чувствовал себя брошенным, потому что отец так рано его покинул, и чтобы у него не появилось некое неопределенное чувство вины и полуосознанное подозрение, что во всем виноват именно он.
Письмо Эмили предназначалось для того времени, когда сын подрастет. Он будет хранить его и перечитывать в минуты уединения. И к тому моменту, когда станет совсем взрослым, он вдруг поймет, что помнит его наизусть.
Поэтому она написала его только один раз, излив в нем полностью все свое горе и чувство утраты. Отсутствие изящества стиля — не самое важное в подобных посланиях. Гораздо хуже неискренность, фальшивое эхо которой с годами становилось бы только громче и оскорбительнее.
Сегодня, конечно, Эдвард будет на похоронах — маленький, напряженный, испуганный. Он будет исполнять все требуемые от него ритуалы. Ведь теперь он стал лордом Эшвордом. Он должен присутствовать на службе в церкви, сидеть на своей скамье в строгой и суровой неподвижности, а затем проследовать за гробом отца до его могилы и оплакать его, как должно. Из дома его привезет миссис Стивенсон, и с нею же мальчик потом вернется обратно. Шарлотта с Эмили поедут в Кардингтон-кресент. Особые обстоятельства убийства заставляют их пока оставаться в этом доме.
Они ехали с тетей Веспасией и Юстасом в семейном экипаже, который в честь траурного события был обит черной материей, и запряжены в него были лошади только темной масти. Катафалк был предоставлен похоронным бюро и имел стандартный вид. За ними следовали миссис Марч и Тэсси в четырехместном ландо. Шарлотта и Эмили обратили на Тэсси пристальные взгляды, но лицо девушки закрывала вуаль. Что же выражало оно? Скорбь и печаль, как все думали, или же на нем запечатлелись остатки того странного переживания счастья, свидетельницей которого стала Шарлотта на лестнице, или полное забвение всего, что с ним связано, и той жуткой ситуации, которая ему предшествовала? Догадаться было трудно.