Эмили поднялась на второй этаж, а затем по узкой лестнице — на третий, где когда-то располагались детские комнаты. Их запрятали сюда специально для того, чтобы дети своими играми и гамом не мешали взрослым обитателям дома. Эмили прошла мимо спален — все как одна они стояли запертыми, — мимо комнаты няни, мимо детской. Эта тоже стояла пустой, если не считать двух закрытых простынями колыбелек и бело-розового комода. В дальнем конце коридора располагалась самая главная, просторная игровая комната.
Это был совершенно иной мир, нежели тот, десятилетней давности, когда эти залитые янтарным светом стены покинула Тэсси. Шторы были широкие, солнечные лучи золотили старые обои, ярко выделяя выцветшие пятна и слой пыли на портретах маленьких девочек в крахмальных платьицах и мальчика в матросском костюмчике. По всей видимости, это был Уильям; лицо по-детски мягкое, черты еще не сформировались, на губах застыла застенчивая полуулыбка. На этой сепии, скрадывавшей рыжинку его волос, он был совершенно не похож на себя. Зато в его лице угадывалось неожиданное сходство с Оливией — по крайней мере, с тем ее портретом, какой Эмили доводилось видеть.
Девочки были разные, но у всех до одной было круглое отцовское лицо, такие же брови и уверенный взгляд. Единственным исключением была Тэсси — худенькая, искренняя, в чем-то похожая на Уильяма, за исключением линии рта и банта в волосах.
Возле окна стоял конь-качалка. Уздечка на нем была порвана, седло потерто. На розовой оттоманке восседал ряд кукол. Все до одной сидели как по линейке — не иначе как это постаралась, наводя здесь порядок, кто-то из горничных. Коробка с оловянными солдатиками была аккуратно прикрыта крышкой и стояла рядом с цветными кубиками, кукольным домиком, у которого открылась передняя стенка, двумя музыкальными шкатулками и калейдоскопом.
Эмили опустилась в просторное кресло и расправила на розовой обивке черные юбки. Боже, как ей ненавистен черный цвет! На солнце он казался старым и пыльным, как будто она надела на себя что-то такое, что давно умерло. А ведь от нее ждут, что она проходит в трауре как минимум год… Что за смехотворный предрассудок! Джордж бы этого не одобрил. Ему нравились веселые цвета, нежные цвета, особенно светло-зеленый. Он любил, когда жена надевала светло-зеленые платья. Они цветом напоминали речные заводи или молодую весеннюю листву.
Прекрати! К чему изводить себя постоянными мыслями о Джордже! Слишком рано. Слишком преждевременно Может, через год она сможет вспомнить о нем только хорошее. К тому времени сердечные раны затянутся, и она привыкнет к одиночеству. И тогда начнется исцеление.
Комната была теплой и залитой светом, кресло — удобным. Эмили закрыла глаза и, откинувшись на спинку, подставила лицо солнцу. А еще здесь было удивительно тихо, как будто остальной дом не существовал. Это место могло быть где угодно. С тем же успехом Эмили могла перенестись в другой город, за сотню миль от ссор, упреков, перешептываний, страха и злобы. В комнате пахло пылью и старыми игрушками, платьями, деревянной лошадкой, был явственно ощутим металлический запах жестянок и оловянных солдатиков. Все это было по-своему приятно, не в последнюю очередь потому, что было иным, этаким полувоспоминанием о ее собственном детстве, той счастливой поре жизни, когда все было легко и просто. Незаметно для себя Эмили задремала. Из дремоты ее вывел голос — негромкий, но настойчивый, и в первый момент ей показались, будто ее ударили.
— Неужели мы вам так неприятны? Впрочем, я вас не виню. Никто не знает, что говорить в таких случаях, но все равно трещат без умолку. А бабуля вообще как персонаж греческой трагедии. Я отправился на ваши поиски, потому что испугался; подумал, что вам нехорошо.
Эмили моментально открыла глаза и тотчас прищурилась, потому что солнце било ей в лицо. Перед ней, опершись на дверной косяк, стоял Джек Рэдли.
Он успел переодеться. Вместо черного костюма, в котором он был на кладбище, на нем был коричневый. У Эмили не нашлось, что ответить ему. Слова как будто замерзли у нее в голове. Джек шагнул в комнату и присел на скамеечку возле ее ног. В солнечных лучах кончики его волос блестели наподобие нимба. Ресницы отбрасывали на щеки длинные тени. Эмили тотчас вспомнилась сцена в оранжерее, и в ней вновь заговорила совесть. Тогда Джордж был еще жив…
Наконец она нашла, что ему ответить.