— Очень красиво! — охотно похвалила я. Такое стоило похвалить.
Паоло собрал свои инструменты и попросил коллегу, промышлявшего тем же самым метров через десять от нас, посторожить сложенный мольберт и складной стул. Мы отправились пить «эспрессо» и беседовать на профессиональную тему — о живописи. Ему хотелось знать, что и как я рисую, не тянет ли меня и в отпуске бросить все и погрузиться в любимое ремесло.
Никакого приключения, к сожалению, не вышло: у Паоло только что родился сын-наследник. Зато мы вместе зашли в художественный магазин. Мы выбрали ему баночки с тушью, перья, кисти, акварельные краски и несколько альбомов разного формата. На прощание он произнес: «Ciao, bellа!»,[25] и его слова звучали у меня в ушах всю дорогу домой как музыка.
Эллен подумала, что рисование — прекрасный предлог, чтобы поймать на удочку Паоло.
— Добрый кузнец плавит в горниле сразу несколько подков, — посоветовала она. — Иди завтра снова гулять! Нечего валяться у бассейна, тебе еще не столько лет, сколько мне. Иди, иди!
Но не тут-то было! Соло я больше из гостиницы не выходила, я начала рисовать как одержимая!
Сначала артишоки, потом — скелет кефали, цветущий олеандр и шиповник, блюдо с инжиром… Я рисовала пером, сажала кляксы, размазывала краску, писала акварелью и с каждым часом становилась все счастливей. Я сидела где-нибудь на террасе, у бассейна, на пляже, вокруг носились мои дети, а мне ничего на свете не могло помешать. Сестра моя, должно быть, скучала из-за моей художественной страсти смертельно. Самой-то ей закрутить роман не удавалось, так что страшно хотелось, чтобы я пережила эротическое приключение и поделилась с ней.
Лара интуитивно почувствовала, что между ее родителями пробежала черная кошка. Через день она звонила папочке, которого нигде не могла застать. Моя дочь взвалила на себя мои обязанности, чтобы сохранить отца и кормильца семьи. Я же только радовалась, что не сгорел его офис. Новое бюро, даже несмотря на пожарную страховку, мы бы вряд ли потянули.
СИНДРОМ ПОПУГАЯ
Остров Искья знаменит своими курортами, где врачуют наши тевтонские северные хвори вроде ревматизма. Рядом с некоторыми санаториями красуется шутливая реклама: «Утром — фанго,[26] вечером — танго!» Но не верьте старым избитым клише. На пляже я встречала множество молодых итальянских семей или пар, которые бежали сюда из загазованного дымного Неаполя. Глядя на счастливую молодость, я казалась самой себе древней старухой. Да, что там и говорить: женщина, которой скоро стукнет сорок, мать двоих малолетних детей, меньше всего похожа на студентку. На пляже бабульки, возмущенные разнузданным поведением неистовой юности, обязательно возьмут такую женщину себе в союзницы: «Да вы только посмотрите, что эти… там вытворяют!..»
Одна молодая пара на пляже едва не заставила меня расплакаться. Как хороши собой были оба! Загорелые, блестящие, стройные тела, черные кудри! Они просто светились! Как малые дети они играли с мячом, со смехом валяли друг друга в песке и уплетали мороженое из одного вафельного стаканчика. Как они были счастливы! Как невинно радовались друг другу! А я? Сижу на пляже с сестрой, рисую, одергиваю время от времени детей, чтобы совсем не распоясывались, и тоскую о неверном муже! Пролетела моя молодость, и никогда больше не испытать мне восторга первой любви, если я вообще когда-нибудь его испытывала.
Жители Искьи не похожи на континентальных итальянцев, отдыхающие отличаются от туристов на итальянском континенте. Здесь на острове люди замкнуты, себе на уме, своевольны и независимы. Здешние мужчины — это не те пресловутые папагалло,[27] похожие на попугаев. Таким робким, застенчивым, нелюдимым индивидуалистом был и мой художник Паоло. Я частенько скучала по нему.
Многие туристки с севера совершенно сознательно заводят интрижку с latin lover.[28] Мне было неприятно наблюдать, как провоцирующе вели себя стареющие дамы, как готовы были к любому флирту, как отчаянно бросались в авантюру. Строгие южанки, одетые в черное, нравились мне больше, с ними мне было бы уютнее, чем с пятидесятилетними немками, что рыщут по курортам в поисках приключений и жадно набрасываются на молоденьких итальянцев. А эти, в свою очередь, раздражали меня своей безмозглостью и навязчивостью. Я замучилась: мне каждый день приходилось отшивать очередного поклонника моей белокурой шевелюры.
В 1716 году итальянец Габриеле Сальчи нарисовал попугая среди зашифрованных символов чувственных утех. Только женщина могла так соблазнительно сервировать стол: скатерть из голубого шелка, сверху накинута другая — белая, батистовая, воздушная, невесомая, прозрачная, как фата, а по краям — тончайшие кружева. На столе — корзина с фруктами, к ней прислонили скрипку, рядом круглый поднос, на подносе — необыкновенный, искуснейший кубок с вином из тончайшего отшлифованного стекла. Взглянешь на свежие фрукты, на сахарный бисквит на подносе — и слюнки потекут. Ухо уже заранее предвкушает нежные звуки скрипки, ноздри втягивают запах розы, еще не распустившейся до конца, пальцы уже скользят по кружеву, по стеклянным узорам кубка, глаз радуют яркие цвета, их замысловатая, заманчивая игра и переливы. Попугай, сидя среди фруктов, жадно, даже алчно заглядывает внутрь плода инжира, который только что продолбил клювом. Птица вцепилась в шкурку вкусного спелого фрукта хваткой лапкой, острыми коготками крепко держит заветный плод. Наверное, это пестрое яркое создание с кривым клювом — аллегория сексуального вожделения. Видно, уже в те ранние времена художники изображали на полотне и похоть, и страсть, тайно, конечно, скрыто, одними намеками, символами, шифрами, но гораздо раньше, чем мы увидели это в кино в самом неприкрытом виде. Эротической символикой наделили именно плод инжира, в розовую нежную мякоть которого хищно впивается клювом попугай. Рядом лежат дыня, виноград и персики, но маленький сластолюбец не обращает на них внимания.