— Уж не для Удо ли? — цинично пошутил он. — Последний привет, незабудки на могилку, а? Какая же ты романтичная, черт, кто б мог подумать!
И в тот момент, когда я уже приготовилась с ним тоже рассчитаться, что-то запищало у него в дипломате. К моему удивлению, он вынул оттуда мобильный телефон. Вот новости, никогда ничего такого я у него еще не видела! «Да, иду, сейчас буду, — пообещал он кому-то, — у меня тут небольшие семейные неприятности. Прошу меня извинить!» И он вышел.
А у меня перехватило дыхание. Ну конечно! Нынешней ночью он разговаривал по телефону!
СПЕЛАЯ ГРУША
Так, ну и что мне теперь делать? Не поговорить ли с Сильвией? Может, оно получится лучше, чем с Райнхардом? Из любого мужчины, тем более из собственного мужа, с трудом удается вытрясти хоть какую-нибудь информацию о его личной жизни, чувствах, сексуальной жизни. Нежные они такие, мужчины эти: задень их один раз, и они всю жизнь будут мучиться. Так вроде и незаметно, а в один прекрасный день — срыв, истерика, надлом, катастрофа!
Зачем Сильвия меня оклеветала? Зачем ей понадобилось валять меня в грязи? Не была ли я ей верной подругой многие годы, во всем? Я всегда вставала не ее сторону — и когда она обнаружила залежи порно под кроватью у своего любвеобильного муженька, и когда ее дочки помешались на здоровом образе жизни! И как она меня отблагодарила? Прибрала к рукам моего мужа! Ох, змея! Пригрела же я гадюку на груди! Если она еще и Удо отравила, то я ей желаю… Я ей желаю… Чума на нее, вот что! Чтоб ей пусто было! Пришло время спасать себя и своих детей!
Если подозрения мои оправданны, значит, Сильвия — хладнокровная убийца, циничная и расчетливая, а мой муж — ее холоп, ее сообщник, ее раб! Вот возьму и все расскажу кому следует, и оба окажутся за решеткой. Но тогда Коринна и Нора, — да я же их знаю с пеленок, они взрослеют у меня на глазах, и я их даже по-своему люблю, хотя у них переходный возраст и они чудят, — тогда девчонки останутся совсем одни, без отца, без матери. А мои детки будут навещать своего папочку в тюрьме. Разве мне этого хочется? Ох, я уже сама не понимаю, чего мне хочется! Моя бедная голова трещала и лопалась, как переспелая груша.
Груши, дыня и еще кое-какие непритязательные фрукты как будто случайно, но весьма искусно перенес на полотно Луис Мелендес.[34] В ту пору, в семидесятые годы XVIII века, стало модно изображать не аллегории, но одну только красоту предметов, чтобы они заиграли всеми гранями, в общем, от морали к эстетике. Груши, напоминающие формы женского тела, на этой картине — сама невинность, никакой двусмысленности. А дыня — старинный символ плодородия и плодовитости — не разрезана, и ее недра скрыты от зрителя.
Свет падает откуда-то слева, косо, по диагонали, и спелые сочные груши, кажется, можно схватить рукой, потрогать шершавую ребристую кожуру дыни, всю покрытую прожилками. А сзади льняной покров скрывает кое-что в ивовой корзинке. Там тоже осенний урожай: из кузовка торчит широкая волнистая охристая шляпка лесного гриба. Ага, ясно теперь, что там под льняным покрывалом спрятано. Простая, грубоватая крестьянская посуда — деревянные ложки и пузатая глиняная миска, — выписанная в коричневых тонах, составляет контраст жизнерадостным ярким краскам фруктов на переднем плане. Однако, как ни жаль, природа все-таки небезупречна, халтурит и она. Вот, взгляните, — каждая груша с червоточинкой, с бочком. Они упали с дерева, они лежали на земле, и в каждой поселился червячок. С виду-то они такие аппетитные, а разрежешь — черные, и есть не станешь!
Дочь вернулась от подруги после ночных бдений усталая и неразговорчивая. Но, в отличие от меня, она провела ночь не в тягостных мрачных раздумьях и тревогах, а трепалась ни о чем и хихикала с подружкой. Я хотела ее обнять, прижать к себе покрепче — она вдруг разразилась слезами. Кажется, у всех накопилось, всем охота поплакать — сначала Имке, потом мне, а теперь вот и Ларе.
— Солнышко, что с тобой? — кинулась я к ней. Она меня оттолкнула.
— Ты шлюха! — выпалила она мне в лицо и убежала к себе в комнату. Я, в шоке, последовала за ней.