Ах, неправда. Однажды он-таки оказался на первой полосе «Дневника», анонимно, на фотографии к тексту: «Солнце выманило на улицы гуляющих». Если напрячь зрение, то мы можем его разглядеть, в светлом пальто, с буйными волосами, лицо чем-то перепачкано, на козьих ножках.
Вырванную фотографию хранила Мария, довольно долго, между раздвижными стеклами книжного шкафа, краски поблекли, а бумага по краям порвалась. Разумеется, рядом с Костой — она, прогуливаются по набережной, только девушка едва угадывается, словно прячется за ним, словно неудачно скомбинировала цвета одежды. Какой-то косоглазый парень идет метрах в двадцати перед ними и вдруг приседает, прицеливается камерой, щелкает. Они не обращают внимания, думая, что он фотографирует кого-то, кто идет за ними, или просто панораму — Рибняк или Бечар-штранд, с разрушенным мостом между ними. А на следующий день, смотри-ка, вот они, черным по белому, застывшие на бумаге гуляющие, которых выманило едва заметное солнце. Утром, в день выхода газеты, опять шел ледяной дождь со снегом, потому что — март.
Одно время он регулярно звонил по телефону ночной программы местного радио, голосовал за ту или иную песню, отвечал на вопросы викторины, высказывал свои пожелания, чаще касающиеся музыки, потому что они спрашивали. Он не знает, это считается?
Ведущие узнавали его по голосу, добрый вечер, Коста, вот наш неутомимый Коста, и тому подобное, впору было подумать, что все мы тут друзья. Но он ни с кем из них не познакомился, хотя встречал их то здесь, то там, задевал на ходу плечом, или сбрасывал снег с крыш их автомобилей, просто из любезности, анонимно.
Иногда по утрам у здания радиостанции он дожидался какую-нибудь журналистку, устало жующую черствую булочку, но ни разу не вышел из тени платанов. Дико звучит — внезапно подойти к незнакомому на улице, а он строго следил за тем, чтобы не производить впечатление ненормального дикаря. Трудно с кем-нибудь познакомиться просто так, чтобы человек не заподозрил в вас маньяка и чудака. Вот, это мое мнение, если бы хоть какой-нибудь журналист хоть когда-нибудь спросил меня об этом.
Он стоял под деревом и взглядом провожал девушку, покачивающуюся, как лодка. Он едва мог совместить внешний вид с голосами, то есть с их дневными лицами, но потом привык. Шел следом на некотором расстоянии, до ее дома или кафе, исподтишка смотрел, как она целуется с мужчиной, который вставал ей навстречу, как сливаются их тени. И другое.
Сейчас кто-нибудь скажет, что я с приветом, но что плохого и болезненного в наблюдении над людьми? В том, чтобы идти следом, ничем не угрожая? В застенчивости? Вы можете, не подумав, назвать меня вуайеристом, ну и пусть. Я бы скорее назвал себя исследователем. К чему спешка? Однажды мы поговорим. Но сначала я буду на вас смотреть. Как на картины.
Вот так, как в старом альбоме, который медленно растягивается и пустеет, словно верхняя колба песочных часов, чередуются картины, одна за другой, страница за страницей, день за днем. Времена года сменяют друг друга, как в барабане рулетки, когда в него опускаешь руку, никогда не знаешь, что ухватишь за шею и вытащишь на свет божий. Душное лето с головной болью или голые февральские ветки? Ноябрьский август? Грозу на зимнего святого? Но вернее было бы сказать, что все четвертинки перепутались, смягчились, съели друг друга, можно ткнуть пальцем в любой день календаря, всегда получишь одно и то же: сероватые мурашки по коже, свет, который есть, и которого нет, мертвые краски. Люди умирают от погоды, от климата. От метеорологического прогноза.
Мария сделала блестящую выставку Шупута. Юбилей прошел незамеченным. Кому был интересен еще один давний покойник в разгар инфляции смерти? Вообще, знание одичало. Наступила страшная эпоха, эпоха конца: каждый знал правду. Незнаек не было. Коста просыпался с чувством, что у него вырывают здоровые зубы.
Но в рассказе все это выглядит преувеличением. Жизнь — она мягкая. Довольно, чтобы тебе не мешали спать. Он неделями не выходил из комнаты в мансарде. Иногда выходил и напивался. Свет иначе преломляется в слезящихся глазах, выпученных от рвоты. У воздуха, вдыхаемого через сжатые, кислые зубы, есть вкус. Он едва находил дверь. Девочка толкала его вниз по лестнице. Умывала и готовила ему еду. Она, в конце концов, меня съест, когда я стану достаточно упитанным.