И — ничего, тогда твой брат начал визжать. Как это? — вскинулась Мария, выпрямляясь.
Он визжал так, словно с него живьем сдирали кожу, мы выглянули в окно, он стоял посреди двора, между двумя улетевшими газетными страницами, и визжал.
Ненормальный ребенок, — процедила сквозь зубы Девочка и сбежала вниз по лестнице, только тапочки полетели во все стороны. Долго мучилась с заедавшими воротами, дергала их по-мужски, все грохотало, едва не сорвала створки с искривленных петель. За занавесками в окнах соседних домов мелькали и исчезали лица, люди не вмешивались, только собаки бешено лаяли, рвались с цепей, и наползали низкие облака, из-за которых невозможно было дышать.
И примерно в тот же момент, когда поддались ворота, а девочка вбежала во двор, на галерее показался Ш., отец мальчика и Марии. Он стоял, только что проснувшийся, весь отекший, потирал виски. Они были на одинаковом расстоянии от мальчика, который, заметив их, прекратил орать, словно удивившись тому, что увидел на небе одновременно Луну и Солнце, очень яркие. Тем временем Девочке все-таки удалось спросить, что с ним, — нет могилы, — это он сказал.
Он говорит, что могила исчезла, — объяснил ей отец, — нет могилы, это он сказал.
Какой могилы? — она пришла в ужас, и, словно стесняясь, положила руку на темя ребенка.
Моей могилы, — услышала женщина, не веря своим ушам.
Он имеет в виду свою могилу, — отец показывал рукой куда-то в темноту, — то есть, нашу могилу, игрушку.
А вы все еще тонете в рюмке, — сердито оборвала его Девочка, ребенок, утомленный своим воем, всхлипывал все тише. Этот, через дорогу, семинарист-второгодник, запустил мотор на полную катушку.
Да я в рот не брал, ни капли, — отец кладет руку на сердце и показывает на ребенка.
А почему тогда вы так странно разговариваете?
Странно?
Растягиваете слова. Как будто считаете слоги, как будто ходите по яйцам, — Девочка повышает голос, словно обращается к глухому, — вот так вы разговариваете.
Не ваше дело, — возмущался пьяница, вслед женщине, которая уже уходила. — Я тела своего господин,[29] — крикнул он, оборачиваясь к соседним домам. — Не плачь, сынок, мы выкопаем новую могилу.
И с какой-то дурацкой гордостью отец поднимает глаза. В окне, защищенном пожелтевшей газетой, видит Косту, ладонями зажимающего уши.
* * *
Похоже, что и эта болезнь не может развиваться без осложнений, без затаенных чувств и взаимоотношений, которые, бывает, внезапно вырываются на поверхность, как подземные воды. То есть, Ш. был самым крупным врачебным успехом Девочки и одновременно самым крупным провалом. Долгие годы она ухаживала за своими родными, но это был напрасный труд облегчения последних месяцев и дней, расстегивание последней пуговицы на тесном воротнике приговоренного, стоящего под виселицей, так она после изнурительной агонии матери и ее конца была на грани той глубокой меланхолии, к которой всегда склонны те, кто бдят у одра умирающих.
С непроницаемым выражением лица она провожала редких знакомых, которые зашли в дом после последних похорон, чтобы вздрогнуть от наполовину пролитой ракии, обжигающей слизистые оболочки, бормоча — что тут поделаешь, все там будем, — и в растерянности озирались, словно двери за ними закрывались навсегда. Скоро разошлись все, кроме странненького Ловро, который сидел, съежившись, за все время не сказал ни слова, закусывал без аппетита, мял кепку.
Ты зачем разулся, — спросила Девочка старого слугу, поморщившись, глядя на его рваные шерстяные носки, — видишь, как грязно.
Она собрала оставленные где попало рюмки, за которыми по столикам и комодам тянулись влажные следы, похожие на деформированные сердечные мышцы. Стряхнула стеклянное содержимое с подноса в раковину, и звонкий, ледяной звук отозвался в онемевшем доме, как вздох облегчения. Девочка сняла черную ткань с одного зеркала и увидела в нем сильную, желанную женщину, с телом судовой ростры, тридцати с чем-то лет, но с обручем на сердце. Скользнула рукой по груди и по ягодицам нерожавшей. Наконец, одна, — выдохнула она.
Потом вспомнила про старика, сидевшего в столовой. Пойдем, дорогой Ловро, — ласково позвала она, подняла его, обняв за плечи. — Твои подумают, что ты опять сбежал. — Старик послушно двинулся. — Давай, в другой раз зайдешь, завтра. Мне надо покрасить волосы.
29
«Тела своего господин» — название рассказа (1932) и сценария к одноименному кинофильму (1957) хорватского прозаика и драматурга Славко Колара (1891–1963).