Это я, — говорила Девочка, имея в виду того запыхавшегося, бессильного пожарного, — это я, смотри, я.
И не было в этом особой жалости к себе. Просто она лечила им желёзки, лечила от гриппа, от кори, от всех болезней, от которых и так выздоравливают. Кости срастались сами по себе, лихорадки после кризиса сходили на нет, болячки, созрев, отпадали… Те, что страдали от мук с более звучными именами, отправлялись к специалистам или к Богу. И когда со своей проблемой появился Ш., учитель, приехавший из города в наказание за что-то, Девочка от отчаяния лихорадочно вцепилась в его случай, едва не задушив заботой.
Так началась эта исцеляющая дружба, — рассказывала Мария Косте, лежащему на левом боку, думая, что не заметно, как он бормочет молитву, придумывая ее на ходу.
* * *
А ты, — вдруг вспомнила Мария, — где ты был все это время?
Я остался наверху, — говорит Коста, и уже понимает, что ответ неправильный. Он не может освободиться от картины, хотя старательно пытается, наблюдает откуда-то со стороны, покинув тело (как оккультист, как чистый дух): с верхушки телеграфного столба видит Девочку, которая энергично дергает ворота, Ш. промачивает горло, выйдя во двор, видит мальчика, некрасивого, как птенец с разинутым клювом, собачку, заполошно скачущую, зависая в воздухе, и, наконец, самого себя, как стоит в окне, ладонями зажав уши.
Он знает, что все это разочаровывает, это пассивное неучастие, башня из мышиных костей, он на пядь от стыда, когда Мария ехидно спрашивает, как это он сам не сообразил, что надо прибежать на помощь, быть под рукой. Спасти.
Спасение? — удивляется Крстич, перекладывая медицинские книги, с подчеркнутыми строками, развенчанные, только, чтобы скрыть нервозность, разве этот сон еще что-то значит?
* * *
Когда Коста К., спустя несколько лет, однажды все-таки окажется в секретной, всегда запертой комнате, куда Девочка заходит тайком, и, осматриваясь, среди вещей, которые мы по-прежнему оставим безымянными, он обнаружит в растрепанной амбулаторной карте список всех болезней Марииного отца.
Но это не будет железный занавес латинских диагнозов, морбидный расклад представлен в свободном описании, в некотором смысле метафорически, поэтому Косте, жаждущему обещанных картин Шупута (в существовании которых Мария так горячо его уверяла), в первый момент покажется, что это каталог вожделенной выставки. Свиное сердце с гипертрофированными темными желудочками… Жирная печень, подобная невесомому облаку… Паралич стоп с «куриным глазом»… Он уже не был уверен, это для памяти или издевка. Бродячая тестикула, одна. Мягкие мозги. За голосовыми связками.
Теперь следовало бы представить, как слепец-недотепа ощупывает соцреалистическую картину, скользкими пальцами, словно копается в консервной банке с сардинами. С мраморной таблички, на которой высечены имена павших борцов (табличка с пятиконечной звездой на фасаде местной канцелярии и почты № 22328, с нее свисает, стало быть, убитая змея, скользит по кириллическим буквам, как капля черного масла).
Из открытого окна слышатся громкие, суровые голоса местных бонз, подозревающих в учиненном безобразии местных озорников. Стоит бесконечный августовский день. Кажется, что нет никого, кроме местного де Голля, тот что-то обсуждает сам с собой (с тех пор, как на войне он получил пулю в голову, которая все еще гуляет по темным извилинам), и детей (они прячутся от сумасшедшего за колодцем, похожим на деревянную церквушку). Это второгодники, они никак не дождутся звона пастушьего колокольчика в руках учителя, который соберет их там, через дорогу, в школе, и поставит всем двойки.[30]
А слепой морщится: и вправду, август, а он под пальцами ощущает майский цвет фруктовых деревьев, везде и повсюду, словно картину перетряхнул и обыскал какой-то здешний безработный таможенник.[31]
Но учителя нет и нет. Не укусила ли его та повешенная змея? Нет. Мы забыли сказать, что на картине ее и не видно. А вот и учитель, звонит в колокольчик, улыбается, дети бегут к нему, крестьянин, из задруги, машет ему с трактора. Так мог бы художник задумать эту сцену.
Например, он стоит на холме, на солнцепеке, умирает от жажды, но не может попасть к колодцу, в страхе, что вороны склюют его картину. Просит второгодников принести ему воды, они, и правда, идут от колодца с полными шапками и ладонями, но, пока поднимаются на холм, все проливают. Тогда лучше подождать, чтобы художник оглянулся, чтобы слепец почесался, и найти учителя в его квартире при школе, пристально смотрящего на лицо Девочки, похожее на грецкий орех.
31
Аллюзия на французского художника Анри Руссо (1844–1910), по профессии таможенника и по прозвищу Таможенник.