Ну, гипнотизируйте меня, — требует он победоносно в ответ на ее слова, что гипноз в психиатрии — это самое обычное шарлатанство. Как же этот человек умеет паясничать, — злится Девочка, и, отложив очки, трет глаза. — Раздевайтесь, — говорит она устало. Они одни в комнате, если не считать Марии в соседней, приникшей глазом к замочной скважине.
Это не по правилам, люди подвержены внушению, кодекс врачебного сообщества такого не допускает, — убеждает его Девочка. — Ну, давайте, раз это так легко, — говорит Ш., расстегиваясь, — загипнотизируйте меня, и я поверю, что это ерунда. Девочка скорее превратила бы его в собаку или птицу, и выпустила в окно, так он действует ей на нервы, хорошенько бы его избила: разве возможно, что он не верит в движение, чтобы вот так, с голым задом, нахально прогуливаться туда-сюда, чтобы показать ей, что оно существует?!
Зудит? — спрашивает Девочка, опять надевает очки и дотрагивается до повисшего члена Ш., головка в красной сыпи, с отекшей крайней плотью. Она осматривает его сидя, наклонившись, запах его мужского пола щекочет ей ноздри, он стоит и смотрит куда-то в высокий потолок. — Где вы это подцепили? — спрашивает она тоном опытного врача и показывает пальцем, — с какой это вы лахудрой кувыркались?
Ни с кем, — слышит Мария, как отец клянется. — Ни с кем? — спрашивает докторша строго и копается в саквояже в поисках флакона с антибиотиком, — в самом деле? Мужчины иногда забываются, — говорит она и достает лошадиный шприц. Поворачивает его, Мария зажмуривается.
Я не…, - вопит Ш., чтобы перекричать ее шлепок по коже, который расслабляет мышцу. — Я всегда был верен жене. — Ах, жене, — приговаривает Девочка, вынимает иглу из плоти и прижимает влажную ватку к кровавой точке. — Ну, тогда у нее спросите.
Мария больше не выдерживает, открывает дверь, заходит в комнату, хочет обнять отца, останавливается, он стоит со спущенными штанами, рыдает. — Пошла вон, ублюдочная, — кричит он ей, — вон отсюда! Закрывает глаза руками. Мария убегает в комнату, бросается на кровать, до утра не поднимает лица от подушки.
Уже настала ночь, когда в комнату входит отец, на цыпочках, стоит над ее головой, он хотел бы ее видеть. Мария притворяется, что крепко спит, дыхание отца искрится алкоголем, как лунным светом. Она хотела бы перешагнуть через оскорбление, приподняться и рассказать отцу, сквозь слезы, что видела и слышала Девочку, когда он ее, Электру, гнал вон; как он бормочет несвязно, убеждая, магически заклиная, хмуря брови: плачь, ты плачешь, плачь. Вот тебе и гипноз.
Она хотела бы разоблачить ведьму, но сквозь ресницы видит мужчину, как он, сидя у нее в ногах, хнычет и трет свое зудящее междуножье, и передумала, зажмурилась еще крепче. Через некоторое время отец выходит из комнаты, и в доме до самого утра не слышно вообще ничего, кроме раскрытых мышеловок, захлопывающихся с треском, с писком.
* * *
Разве это рассказ о спасении, — сомневается Коста. Они лежат в чужой постели, одетые как покойники. К чему это выражение лица, — оскорбляется Мария. Коста спросил бы о матери, но не решается. Он никогда ее не видел. Девочка, рассказывая о семье Марии, не скрывает разочарования. Но из горькой саги о принимаемых антабусах, антидепрессантах, седативах, инъекциях витаминов, глюкозы (все это только маски зависимости и бессилия) вырисовывается только образ Отца, и лишь где-то фоном образы Марии и брата, а от Матери — ни следа. Она — нечто, что время от времени угадывается вдалеке, скорее, как отпечаток губ на стекле семейной фотографии в кокетливой рамке, и Коста, не углубляясь, без усилий, предположил, что мать — скорее отражение неразумного ангелочка. С лицом Девочки.
Надо же, — удивляется юноша своему открытию. Где же мать семейства? С тех пор, как я здесь, — подводит он итог, — для меня существуют две неизвестные величины, два табу — запертая на замок комната и никогда не виденная мать Марии.
Все прочее ему преподнесено в больших дозах. Например, с него уже хватит врачебных ошибок. Ту историю об исцеленном отце, — он ломится в дверь к Девочке, перед этим выпив весь запас духов, которые продает Мария, в поисках ключа от комнаты, в которой хранится довоенный нектар (к слову, не случись это с ней, человек с отрыжкой, отдающей болгарской розой, даже был бы симпатичен), ту историю о грандиозном промахе Девочки квартирант слышал столько раз, что уже иногда видит ее во сне и во сне осязает.
Будучи логичным (как сам утверждает) и консервативным, наш биограф умеет соединить эти два очевидных недостатка. Но вместо реалистической прозы он получает дешевый хоррор, воображая мать Марии заточенной в тайных покоях Девочки. Разумеется, нечто такое ему не кажется достойным пересказа. Положив руки под голову, он вскоре засыпает.