У витрины татуировочного салона Ли-Шери остановилась, чтобы посмотреть на изображения русалок, орлов с раскрытыми клювами и жуткие посвящения матери. Сквозь капли дождя, стекающие по стеклу, она снова увидела эту надпись: «Везет как утопленнику», только теперь она мигала на рекламной вывеске татуировщика. «Везет как утопленнику» – фраза, исполненная такого глубокого смысла, что мужчины навечно впечатывают ее себе под кожу. Принцесса представила, как бы эта надпись смотрелась на ее собственных вялых мускулах. Интересно, лишится ли она королевских привилегий, если нанесет татуировку под свой королевский эпидермис? Она знала, что людям с татуировками не суждено обрести вечный покой на ортодоксальных еврейских кладбищах. Там даже не разрешалось хоронить женщин с проколотыми ушами. Довольно странный запрет на увечья для нации, которая придумала обрезать кожу с пиписки.
Принцесса шла и шла. По дороге ей попадались сидевшие на корточках моряки, грязно ругавшиеся лесорубы, первый состав актеров «Продовольственной оперы», которые пытались заманить ее в трехдолларовые номера с больным светом лампочек и мертвыми обоями. Ей встретилось много пьяниц. Несмотря на разные стадии опьянения, все они терпеливо сносили дождь, как будто посол выпивох заключил мирный пакт с повелителями дождя – соглашение, которое позже стало известно как «Токайский договор». Пьянчужки-индусы вообще не реагировали на слякотную погоду, и принцесса вспомнила слова Бернарда о том, что европейцы поглядывают на время, а время поглядывает на индусов.
Ли-Шери была одета в желтый виниловый плащ и шапочку в тон. С рыжими волосами наряд смотрелся великолепно. Принцесса шагала вперед.
Первая авеню лежала на наклонной плоскости, круто забирая вверх к северу. Принцесса шла на юг, стало быть, двигалась под гору. Как дождевая вода. Как двадцатый век. Внизу, где Первую авеню пересекала Уэслер-Уэй, располагалась небольшая, мощенная булыжником площадь, за которой зорко приглядывали деревянные глаза тотемного столба. Здесь, на Пионер-сквер, настроение резко менялось. Когда-то Пионер-сквер была такой же грубой и замызганной, как Первая авеню, но потом ее захлестнула волна переделок и новой застройки. Теперь вместо чопорных патриархальных витрин по обеим сторонам улицы можно было видеть картинные галереи, модные магазины и ночные клубы, а на смену забегаловкам для деклассированных элементов пришли рестораны, в которых подавали заграничную минеральную воду и официанты-гомики маячили за каждой стойкой.
На Пионер-сквер, где сталкивались убогость и шик, и держала свою адвокатскую контору Нина Яблонски. Миссис Яблонски, чьей натуре был свойствен некоторый радикализм, добровольно вызвалась защищать Бернарда Мики Рэнгла в деле против Соединенных Штатов Америки, хотя и не вполне разделяла точку зрения своего подзащитного, что дело против Соединенных Штатов Америки имеет шанс выгореть. А Дятел действительно рассматривал этот поединок несколько однобоко, считая себя фаворитом, и был не прочь заодно помериться силами с Японией, Западной Германией и странами арабского мира.
Волосы у Нины Яблонски были рыжими. Конечно, не такими огненно-красными, как у Ли-Шери или Бернарда, но все-таки определенно рыжими. Принцесса не сомневалась, что именно цвет волос, а также семимесячная беременность миссис Яблонски (Бернард до сих пор переживал, что по его вине так и не были созданы противозачаточные пилюли для мужчин) повлияли на решение Дятла, и он позволил ей выступить его адвокатом. Ли-Шери тоже вынуждена была признать, что пламенные кудри Нины Яблонски (товарищ по несчастью, жертва сахара и похоти? еще один союзник в войне против Аргона и солнца?) вселяли в нее безрассудную надежду, но выпирающий живот адвокатессы напоминал Ли-Шери только о том, что после поездки на Мауи у нее самой не было месячных, и от этой задержки она дергалась и нервничала, словно собачонка на коленях у Тилли.
Ах да, мы чуть не забыли про хорошие новости! Нина Яблонски, обладательница столь суровых черт лица, что его не отяготило бы никакое количество веснушек, успешно добилась восстановления права своего подзащитного на прием посетителей. Ли-Шери могла увидеться с Бернардом в следующее воскресенье, то есть через три дня.
– На определенных условиях, конечно, – сказала Яблонски, протягивая принцессе платок, чтобы та вытерла слезы счастья. – Они установлены не судом, а мистером Рэнглом и мной.
– Что же это за условия? – осведомилась Ли-Шери.
– Милочка моя, вы должны понимать, что ваш разговор будет прослушиваться. По каким-то причинам мистера Рэнгла подозревают в причастности к международному заговору с целью возвращения трона вашему отцу. Любое упоминание о вашей семье или вашей личной связи с мистером Рэнглом может быть истолковано превратно, что усилит подозрения относительно мистера Рэнгла и уменьшит наши шансы на смягчение приговора. Я хотела определить безопасные рамки вашей беседы, но мистер Рэнгл пошел на шаг дальше. Он считает, что с эмоциональной точки зрения вам обоим вообще нецелесообразно разговаривать. По его мнению, мучительный диалог лишь сделает вашу разлуку еще более тягостной. Кроме того, он ни на секунду не допускает, что ЦРУ сохранит в тайне ваши близкие отношения. Мистер Рэнгл действительно очень хочет вас видеть и жаждет услышать ваш голос, но так, чтобы между вами не происходило прямой беседы.
– Но… Что мне делать? Я же не могу просто сидеть и рассказывать, как этот чертов дождь поливает чертову ежевику! Что я должна говорить? (Слезы радости удаляются за кулисы справа; слезы растерянности, ваш выход слева.)
– Мистер Рэнгл предлагает, чтобы вы рассказали ему историю.
– Что? Историю?
– Да, какую-нибудь историю. Он хочет смотреть на вас, слышать вас. У вас будет десять минут. Просто расскажите ему историю. Уверена, вы что-нибудь придумаете.
Ли-Шери уставилась на постеры с лозунгами против использования ядерного оружия. Ядерная энергия была, пожалуй, самым подлым жульничеством против американского народа, но сейчас это потеряло для принцессы всякое значение.
Миссис Яблонски сняла большие модные очки и встала.
– Я попросила мистера Рэнгла описать вас, и знаете, что он сказал? Он сказал, что вы – смесь жучиного сока и полураспустившихся роз в шкуре газели. У мистера Рэнгла очень выразительный язык, не правда ли?
Ли-Шери натянула на себя плащ, с которого стекали потоки воды, и вышла из конторы. Проезжая вверх по Первой авеню на такси – ей вовсе не хотелось еще раз увидеть надпись «Везет как утопленнику», – принцесса подумала: «Историю? Ну что ж, я знаю одну историю. Она как раз подойдет».
49
В следующее воскресенье (оно, как и многие другие воскресенья, имело вкус вареной репы) принцесса Ли-Шери сидела в облезлой комнате для посетителей в тюрьме Кинг-Каунти и через толстое прозрачное стекло, отделявшее ее от Бернарда, в телефонную трубку рассказывала историю – да-да, историю, ту самую, которую слышала от Хулиетты почти каждый вечер перед сном.
Принцесса и Дятел неотрывно смотрели друг на друга. На их лицах застыли напряженные улыбки, сердца у обоих рвались из груди, а в железах вскипал одинаковый во все времена суп из гормонов, но при этом Бернард молчал, а Ли-Шери говорила на удивление ровным тоном. Она села напротив него, желая лишь одного – чтобы ее губы оказались по ту сторону стекла, сразу же взяла трубку и бодрым голосом начала: «Давным-давно…» От него не укрылось, что она прибавила в весе на пару фунтов, а она заметила, что некоторые его веснушки словно бы испортились, но влюбленные ничего не сказали друг другу по этому поводу. Он внимательно слушал, а она продолжала свое повествование.