Ряд организаций, начиная с гильдии цветоводов и кончая Генеральными Штатами, то есть парламентом, решили дать отпор безумию. Посыпались постановления и резолюции, бывшие вначале робкими и неэффективными и закончившиеся радикальным декретом Генеральных Штатов от апреля 1637 года, аннулирующим все спекулятивные сделки и устанавливающим максимальную цену луковицы тюльпана. Она равнялась пятидесяти флоринам. Стоимость «Semper Augustus» составляла теперь лишь одну сотую от недавней биржевой цены. Это произошло быстро и неожиданно, как дворцовый переворот, как свержение императора.
Хендрик Пот. Почтовый парусник Флоры.
Усилия властей, направленные на борьбу с тюльпаноманией, их забота о судьбе и имуществе граждан, конечно, заслуживают похвалы и должны быть оценены по достоинству. Однако, как мне кажется, большинство исследователей напрасно приписывает им решающую роль. Мы знаем по собственному опыту, что все запреты и ограничения в условиях, скажем, резкого роста наркомании дают результат, противоположный желаемому. Со времен Адама запретные плоды наиболее желанны.
Решение Генеральных Штатов было принято поздно, слишком поздно, когда мания уже угасала. Это был консилиум, созванный у постели безнадежного больного, или, если использовать выражение из учебника тавромахии, coup de grâce[14]. В действительности спасти что-либо было уже невозможно.
По нашему убеждению, тюльпаноманию погубило ее собственное безумие. Доказательства этого тезиса могут быть получены из анализа настроений на тюльпанной бирже. В период эйфории прибыли спекулянтов бывали огромными, однако часто они выражались не в обиходной валюте, не в наличных, а в кредите. Хозяин сорта «Semper Augustus» повсеместно считался богачом, поэтому мог залезать в большие долги и чаще всего именно так и поступал. Безумные биржевые обороты становились все более абстрактными. Продавались уже не луковицы (их стоимость была совершенно условной, все более оторванной от реальной действительности и противоречащей здравому рассудку), а названия этих луковиц, подобно акциям, и они меняли хозяина часто по десятку раз в день.
Цены росли, и считалось, что они будут расти бесконечно, ибо такова логика мании. Значительная часть торговцев приберегала свои ценности, чтобы выбросить их на рынок в наиболее подходящий момент. И именно эти предусмотрительные владельцы — так обычно бывает с накопителями, попавшими в сети азарта, — пострадали больше всех. Уже в 1636 году надломилась вера в светлое будущее тюльпаномании. Рухнуло здание доверия и неудержимых иллюзий. Предложение тюльпанов на рынке все возрастало, а спрос уменьшался, вселяя тревогу. В конце концов все захотели продавать, но не находилось смельчаков, рискующих купить. Именно эту фазу тюльпаномании верно представил на своей картине Хендрик Пот. Отчаянный крик толпы, бегущей за экипажем Флоры, становится в этом контексте совершенно понятным.
Итак, кризис значительно опередил вмешательство властей. 3 января 1637 года, то есть за четыре месяца до оглашения декрета Генеральных Штатов, один амстердамский садовник купил по случаю ценную луковицу тюльпана за 1 250 флоринов. Обрадованный вначале, он вскоре сориентировался, что не в состоянии продать ее ни за половину, ни даже за одну десятую от заплаченной им суммы. Наступил перелом, и началась игра на понижение: речь шла уже не о том, чтобы больше заработать, а о том, чтобы как можно меньше потерять. Вся история этой несчастной аферы простирается между двумя полюсами: длительной отчаянной атакой толпы, жаждущей богатства, и внезапным диким переполохом.
Итак, мы расстаемся с тюльпаноманией, и это будет прощанием, полным слез, проклятий и стонов. Вряд ли для пострадавших станет большим утешением утверждение, что иначе и быть не могло.
Каков же итог? Поскольку все происходило неявно, втихую, в темных коридорах, в подземельях официальной жизни, то трудно оценить размеры этой катастрофы в измеримых величинах. Но итог, безусловно, был трагичным. Тысячи пропавших состояний, десятки тысяч людей, оказавшихся без работы и под угрозой судебных процессов. Неплатежеспособность, как правило, наказывалась сурово: тюремным заключением. А таких игроков, кто легкомысленно влез в долги, был легион. И наконец, то, чего не охватывает никакая статистика: длинный список ни в чем не повинных семей, утративших средства к существованию; дети, приговоренные к нужде или публичной благотворительности; загубленные карьеры мужчин, их уничтоженная репутация и достоинство. Для банкротов оставалось лишь два пути спасения: поступить на флот (для этого требовалась определенная квалификация) или податься в нищие — для этого не требовалось никаких специальных способностей.