— Лелик, придурок, – через смех и новую волну аплодисментов ору, – поставь меня!
Он ставит и отпускает, но ненадолго – я успеваю лишь повернуться лицом к другу, как он снова хватает меня за плечи, трясет, радуясь, как ребенок. А ведь виделись только вчера. Чего это с ним?
Хватаю друга за ворот косухи, притягиваю, смотря в веселые глаза.
— Ты пьян, что ли?
Тот отрицательно мотает головой, а потом заявляет совершенно серьезно:
— Ты – легенда, понимаешь? О тебе здесь молодняк такие байки сочиняет, – и молодые стритрейсеры подтверждают его слова, подходят, здороваются, а кто-то даже автограф просит. И плакат подсовывают. Перехватываю. Смотрю на огромную фотографию себя молодого на этом «сапсанчике» и чувствую, как улыбка растягивает губы. На глянцевый снимок шлепают капли дождя. Поспешно скручиваю его, возвращаю хозяину. — И тебя не было здесь тринадцать лет! – продолжает Лелик орать во все горло, перекрикивая музыку и рев моторов. — И вот ты здесь. И катаешь. Чудеса!
— А эти чудеса откуда? – киваю в сторону девицы с плакатом.
— Пигалицы твоей проделки, – фыркает Лелик.
От мысли о Кате холодеет затылок и колет в висках от воспоминаний. От ощущений ее сцепленных на талии пальчиков, от ее горячего дыхания и страха, выбивающего чечетку ее сердечком.
Помню, как впервые предложил ей прокатиться. И как она тряслась, забирая из моих рук шлем. А потом упрямо отказывалась ехать, ждала Плаху – на машине ей спокойнее. И свои слова помню: «Два колеса возят душу, Печенька. Так что не трусись. Запрыгивай и я покажу тебе скорость и чистую свободу. И ты влюбишься так же, как и я. Обещаю». И она влюбилась. В скорость, свободу, в мой байк и в меня. А я ее выгнал да еще так… изыскано.
Муть в голове вылезает наружу, тошнит. И шум раздражает до зубного скрежета.
— Я уехал, – хлопаю озадаченного Лелика по плечу. — И Василию передай, чтобы шлюхами не увлекался, завтра на работу.
Ветер играет дождем, швыряет в лицо, не защищенное шлемом. Но так легче. Все мысли вышибает. Окраины города спят сном праведника и только в самом центре бушует адова жизнь: яркие витрины режут глаз, манят в свой, затуманенный кайфом и алкоголем мир. Мне туда не надо. Сворачиваю к офису. Охранник кивает приветственно – давно привык к моим ночным визитам. На ходу включаю везде свет, тот вспыхивает ярко, создавая иллюзию рабочего дня. Только тишина давит. Ненавижу тишину. В кармане нашариваю наушники, цепляю и врубаю музыку на полную. Выдох. В кабинете тоже врубаю свет. Стягиваю куртку, швыряю в кресло и падаю в свое. Бросаю взгляд на торчащий из кармана куртки карман с фотографиями. Их много. Сперва решил, что это вторая серия, только в новом антураже. Ошибся. На всех Катя, только мужики разные. Обычные фотки, рабочие. Только Катя на них другая: броский макияж, идеально подобранные платья. Расфуфыренная, значит, красуется. По свиданкам бегает. Вдох. Сминаю лист бумаги, швыряю на пол. Но вместо злости – непонятная горечь и отвращение к самому себе. Сам виноват. Сам не хотел, чтобы она меня любила. Ерошу волосы, выдыхаю. Вытягиваю первую попавшуюся папку с документами и погружаюсь в цифры.
Музыка успокаивает и заставляет думать. Только глаза болят. Поднимаю голову в поисках очков и натыкаюсь на задумчивый взгляд застывшего в дверях Плахи. Выдергиваю наушники.
— Давай напьемся, – предлагает друг.
— Давай, но сперва взгляни, – киваю на конверт в кармане. Плаха пересекает кабинет, достает стопку фотографий. Присвистывает.
— Опять?
Пожимаю плечами. Плаха раскладывает снимки на стеклянном столе. А я цепляюсь взглядом за одну. Катя сидит в кофейне, задумчиво размешивая кофе. На ней темная водолазка и джинсы. Черные волосы собраны в высокий хвост. Что она делала в тот день? Куда ходила и с кем? Судя по дате, меня не было даже в стране. И глухая ревность теребит нервы. Отворачиваюсь.
— Надо подумать, – Плаха собирает фотографии обратно в конверт. Киваю. — Еще были подарки?
Отрицательно качаю головой. Хотя были, но Плахе знать не обязательно. Те снимки не для чужих глаз. Слишком личные. Слишком откровенные. Слишком болезненные, как током по оголенным нервам. Из-за этих гребаных снимков и мне крышу снесло.
— Куда завалимся? – ухмыляюсь, вставая из-за стола.
— Пофиг, но к тебе ближе.
— Ко мне нельзя, у меня…Нельзя, и все.
У меня Катька спит. И если я вернусь сегодня обратно, будет только хуже: и ей, и мне.
— Тогда ко мне, – понимает без слов Плаха.
— Только у меня одно условие, – заявляю, гася везде свет. — Пить будем молча.
Молча и пьем до самого рассвета, пока мир не расплывается. Становится тепло и мозг, наконец, сдается алкоголю. А я отключаюсь.