Сел перед ней на корточки, одним движением расстегнул мокрый сапог, снял и отбросил его в сторону.
— Не трогай меня, — вновь сказала она, так тихо, что я едва слышал её голос из-за клацанья зубов.
— Пожалуйста, заткнись, — вполне миролюбиво попросил я и стянул второй сапог. Бросил его в сторону, к товарищу.
С неё уже натекла порядочная лужица воды, и она сидела в самом её центре на своей табуретке. Я чиркнул молнией куртки, извлёк из неё неподатливое промерзшее тело и на секунду притормозил, задумался. Она сидела и смотрела в одну точку, не отводя взгляда и не пытаясь даже попытаться мне помочь. А мне-то раздевать её дальше. Ладно, что я в самом деле голых баб не видел? Решился, потянул наверх её свитер.
— Руки подними, — попросил помощи я.
Она перевела на меня ничего не выражающий взгляд, затем послушно подняла негнущиеся руки. И осталась в одном долбанном лифчике, от которого я целомудренно отвел взгляд, борясь с застежкой её джинс. Я никогда не раздевал маленького ребёнка, но сейчас мне казалось, что я это делаю. С одной лишь разницей — ребёнок весил пятьдесят килограмм и имел тело, на которое не стоило смотреть лишь потому, что взгляд наоборот норовил это сделать. Я ушёл за пледом, а когда вернулся, первое, что увидел, это её спина. Белая, перечеркнутая поперёк полоской лифчика. Сгорбленная, чуть выпирают позвонки. По ним захотелось провести пальцем, как тогда, когда хотелось это сделать с её идиотской фривольной татуировкой, от которой сейчас не было и следа. Опасное желание.
Плед лег на её плечи, отсекая её от меня, от моих мыслей. Чайник уже давно вскипел, на нем даже крышка уже подпрыгивала. Я выключил его и налил ей чай. Протянул.
— Пей.
Она приняла кружку так неловко, что мне показалось, будто она вот-вот выплеснет её на свои колени, выглядывающие из под пледа. Попыталась отхлебнуть, сморщилась, застучала зубами о край кружки. Я выругался. Вспомнил про свои сырые ноги, про своё больное колено, принёс сухие носки и себе, и ей. Она все также безуспешно боролась с чаем.
Присел перед ней на корточки, взял одну её стопу. Такую маленькую, такую белую в моей смуглой ладони. Кожа на пальчиках чуть сморщилась от воды. Проклятье. Она не должна выглядеть так беззащитной, особенно сейчас. Не имеет права. Я поднял голову и встретился с ней взглядом. Её глаза казались тёмными на бледном лице, хотя я-то знаю, что они прозрачны как апрельское хмурое небо. Мокрые волосы висели сосульками, она смотрела на меня исподлобья, настороженно, выжидая. Даже зубами стучать перестала. А я смотрел на неё в ответ, не в силах отвести взгляд, и держал в руках её маленькую белую ступню.
Я с усилием оторвал взгляд. Посмотрел на её ногу в своих руках. Красивая, изящная маленькая ступня. Тонкая лодыжка, округлое колено чуть согнуто. Бедро прячется в складках пледа, мне хочется скользить взглядом туда, дальше за эту преграду из ткани. Она мешает, ткань хочется откинуть в сторону. Ещё ловлю себя на нелепом желании — её хочется укусить. Не легонько, игриво, а не жалея сил, впиваясь зубами, отрывая куски белой плоти. Принося настоящую, не шуточную боль, вызывая крики… Я сглотнул. Направление моих мыслей мне очень не нравилось. Я знал, куда они приводят.
— Отпусти, — вдруг тихо попросила она.
Интересно, о чем она сейчас? О муже, оставшемся в другом городе с чужой женщиной? О машине, уплывшей вдаль? А быть может, о том, что моя рука может взять, и подняться вверх по её ноге? Бред, очнись, Руслан, она тебя ненавидит и имеет на это все права.
Отняла свою ногу, моей ладони стало холодно без неё. Я дал ей носки и тапочки, огромные, нелепые. Отошёл в сторонку, и смотрел, как неловко она надевает их, не поднимая голову, боясь встретиться со мной взглядом.
Я не пил принципиально. Я хорошо помнил, во что может вылиться краткое алкогольное забвение. Плюс, ещё свежи в памяти воспоминания о том, как я пытался залить стресс — ничего хорошего. Именно с этих дней, которые были полны отвращения к себе и беспробудного пьянства, в одном из шкафчиков старой кухни стояло полбутылки коньяка. Давно стояло, два года как. Я похлопал дверцами шкафчиков, нашёл искомое. Бутылка стояла так долго, что от неё на моих пальцах остались пыльные пятна. Вдруг остро, до боли захотелось выпить самому, но я пресек это желание. Не люблю возвращаться назад. Плеснул в кружку с четверть, повернулся к ней. Не знаю, почему, но я никогда не называл её по имени. Даже про себя. Ни разу.